И чего? Вот отсечем бедных. Они вообще не рассматриваются. Вопрос: как среди богатых найти нужного именно мне? Почему вы считаете, что это совершенно невозможно? Ну вот почему такого не может быть?
А как мужчину понять? Сексом. Секс очень здорово мужика раскрывает, в кровати все про него видно… Например, собой он занимается или тобой. Сразу заметно.
Но я в постель никогда сразу не ложусь. Я просто так развратничать не люблю. Для дела там… Я говорила. Теперь уже — нет. Только по любви. Ну или чтобы хоть какие-то чувства были. Значит, надо поговорить. И тут вопрос: о чем? Как так умело с мужиком пообщаться, чтобы главное про него понять?
Мне говорили, что вы — специалист по общению. Вот и посоветуйте мне что-нибудь в этом вопросе. Можете? Давайте!
* * *
Старость — вот в чем проблема. И не в том даже дело, что она приходит, а в том, что она приходит неправильно. Она приходит снаружи, а не изнутри, вот в чем дело.
Старость приходит не от тебя, а от других. Другие охают, ахают, шипят:
— А ты неплохо выглядишь для своих лет…
Спрашивают, виновато глядя:
— А сколько вам лет?
Другие смотрят на тебя в метро, явно раздумывая — не уступить ли место. Еще не уступают пока, но уже раздумывают.
И когда ты заходишь в ночной клуб, другие глядят на тебя с некоторым удивлением: что здесь надо этому папаше?
Это гаишник вздыхает, как бы сочувствуя:
— В вашем возрасте надо быть осторожней…
Это все они, они, они! Другие!
Ты живешь в стране, где старость — это вина, за которую надо оправдываться. «Несмотря на свой возраст, он снял хорошее кино…», «Преклонный возраст не мешает этому человеку придумать и возглавить новый бизнес-проект…» «Безусловно, что авария произошла по вине водителя преклонного возраста…»
А внутри тебя этого ничего нет.
Ну да — я полысел. Ну да — одышка иногда. Ну да, прогуливаясь с девушкой по парку, я хочу как можно быстрее оказаться в ресторане.
И что? Это ерунда все.
У льва нет часов. И даже у мерзкого таракана нет. И у волка.
Как там в «Маугли»? Акела промахнулся. Все. Промахнулся — значит, обессилел, обессилел — значит, состарился. И все. Нет никаких часов. Нет никакого времени. Сроков там. Нет этого ничего.
А у людей? Ну, ударил мне полтинник, и все вокруг начинают: «Нормально! В пятьдесят лет жизнь мужика только начинается! Полтишок — это не возраст! Крепись, мужик, ты еще свое покажешь!»
Сочувствуют. Двадцатилетним не сочувствуют, а мне — пожалуйста.
И они — тоже. Женщины.
А между прочим, в пятьдесят лет у мужика вариантов куда больше, чем в двадцать. В двадцать — что? Ты интересен практически только ровесницам, тем, кому от восемнадцати до двадцати пяти. Бывают исключения, но это — лишь исключения.
А в пятьдесят? Назад лет двадцать пять отсчитать — легко, целое море возможностей. Не говоря уже о тридцатилетних и сорокалетних. Да и на ровесниц, и на тех, кто чуть старше, тоже бывает приятно посмотреть.
Но ведь эти все, которые снаружи, долбят, они же додолбят. У них, у дятлов, не болит голова, а у тебя…
Как бы ты ни делал вид, что игнорируешь все эти сочувствия, они же в мозг попадают все равно. И — да: ты не чувствуешь старости, но старость чувствует тебя, зовет, влечет своими сухенькими руками и дряблой кожей, манит…
И тогда из тебя выходит победительность, выдавливается по капле. И тогда лысина — это уже не признак мужественности, а признак старости.
И что тебе делать, нестойкому? Любовный азарт ты меняешь на любовную мудрость.
Раньше было: вон какая — схвачу, заверчу, азартом возьму, заговорю, не упущу.
А теперь: ну какая? Такая же… Почему бы и нет? А почему бы и да? Что, не видали таких, что ли? Можно, конечно, заговорить, а можно — мимо пройти. Какая разница…
Все равно она — это не Она. И чего тогда? Да нечего и рыпаться. Сиди себе тихо, старей потихонечку.
И это ведь не твое все. Это привнесли в тебя. «Люди, годы, жизнь» — как писал один ныне почти забытый классик.
Оно, внешнее, побеждает потому именно, что нет у тебя сил с ним бороться. И азарта. А значит, желания.
А если желания нет — ничего сделать невозможно. Пыжиться — это пожалуйста, а сделать нельзя.
Вот так ты и живешь. Лет с сорока пяти. Может, позже. Но с пятидесяти точно. И летят в тебя все эти стрелы старости со всех сторон.
Ты их отметаешь поначалу, отбиваешь. Но стрел все больше, а азарт все меньше, и ты — не лев, не волк и тем более не таракан, и у тебя есть часы, которые почему-то с каждым годом тикают все быстрей и быстрей.
И постепенно ты соглашаешься с миром.
Все стареют в свой срок? Значит, и тебе пора. И при чем тут то, что внутри. Главное: снаружи.
А тут еще Та, Которая Не Звонит, — не звонит.
И вот ты едешь на случайном такси с женщиной, про которую думаешь: домовой она этого города или нет?
И это единственная мысль, которая согревает тебя. Поначалу.
Да и не поначалу тоже. Потому что других мыслей ты себе не позволяешь: старость.
— Хорошие стихи, — сказала водитель Ира. — Вы поэт? Как ваша фамилия?
— Пушкин, — пошутил я.
— Послушайте, Пушкин, а вы всегда незнакомым девушкам стихи читаете? Какой-то старомодный способ ухаживания, вам не кажется?
Тоска…
Раньше в разговорах с девушками тоски не было, а теперь все время. Еще когда они молчат, можно что-то про них придумать, но стоит им открыть рот…
Любовь обязательно начинается с придумывания. Встретил. Обалдел. Придумал: она — такая, она — сякая.
Не возникает фантазий? Лень ими заниматься? Значит, она — не Она.
А если кажется, что Она — тогда сначала придумки. Потом начинаешь жить и получать информацию. Чем больше полученная информация соответствует твоей фантазии — тем счастливей любовь. Если информация с фантазией расходится совсем, то расходитесь и вы. Вот и все.
Ира желания фантазировать не вызывала. Почему-то. И я ей ничего не ответил.
А она молчала, ожидая ответа.
Мне было очень скучно. Я хотел поскорее доехать до какого-нибудь тихого места, выпить, пострадать по Юле, ожидая звонка от Той, Которая Не Звонит…
Мне совсем расхотелось разговаривать с молодой нагловатой таксисткой.
Зачем я только читал ей стихи?
Я знаю зачем. Чтобы выглядеть оригинальным.
А зачем я хотел выглядеть оригинальным? По привычке. На всякий случай. От тоски. От надежды на то, на что надеяться почему-то не хочется.
