И вот однажды случилось…
Она вот-вот заплачет.
Сдерживается изо всех сил. Но видно, что это стоит ей серьезных усилий.
— Дашка вскочила среди ночи и не могла уснуть. Чтобы ее успокоить, я включила ее любимую музыку.
Игорь, понятно, проснулся и начал ругаться. Он кричал, что, если ребенку плохо, надо врача вызывать, а не музыку включать. Дашка испугалась. Я психанула. Наорала на него: мол, если ему тут не нравится, может убираться.
Дура, в общем… Господи, какая же я дура…
Слезы не брызнули — закапали.
Она стеснительно вытирала их салфеткой.
Слезы предательски капали.
Она улыбалась стеснительно.
— Он спокойно собрал свои вещи в чемодан и ушел.
Наутро я поняла, что была не права, что так нельзя.
То есть я, конечно, сразу это поняла, но себе боялась признаваться. Дура же! Говорю: дура…
Стала ему названивать. Не берет. С чужого телефона позвонила, он ответил. Но как только голос мой услышал — отбой связи. Начала писать всюду — мейлы, в вотсап, эсэмэски.
Давай, мол, встретимся. Извини. Так нельзя. Так не по-человечески. Не отвечает.
Я поняла, что теряю его навсегда, да еще по своей собственной дури.
Я знаю, где он живет. Он с родителями живет. Я поехала его сторожить, потому что потерять его для меня невыносимо. Он увидел меня и прошел мимо. Я окликнула — он не отозвался.
Он просто скрывается от меня, понимаете? Не хочет видеть! Я понимаю, что была виновата, что сама выгнала его. Но неужели у меня такая вина, что мне и прощения нет? Скажите, разве такое может быть?
Может быть, он устал от нас с Дашей? Я это понимаю. Но ведь все можно сказать, объяснить.
Я совсем не знаю, что мне делать.
Она пришла через месяц.
— Вы меня помните, да? Ребенок еще у меня, у нее ДЦП. Ну вот.
Я звонила ему, как дура… То есть я и есть дура. Звонила, звонила.
Наконец он взял трубку. Я извиняться начала. Зарыдала, понятно, как всегда. Договорились встретиться.
Встретились. Поговорили.
В сауну пошли, представляете? Больше некуда. Ужас! Сняли сауну. Противно… Ладно.
В ресторане посидели. Вроде как помирились…
А — ничего нет. Внутри ничего нет. Так может быть? Вот смотрю на человека, которого любила, как мне казалось, больше жизни. А ничего нет.
Как увидела его — внутри пустота. Может такое быть? Нет, сначала обрадовалась, конечно, соскучилась все-таки. А потом — пустота. Эмоций нет совсем.
Думала, наладится. Нет. Пусто все. Даже не знаю сама, почему. И что делать с этим, не знаю.
— Вы хотите его видеть?
— Честно? Все равно мне. Вот что ужасно.
Все равно.
Как такое возможно?
Не понимаю…
* * *
— Извини, что я на «ты» так сразу, — Геннадий аккуратно наливал водку себе и своей подруге. — Просто на все эти ширли-мырли… Или как это называется там?.. В общем, нет на все это сил и времени на все это нет.
Подруга его, Лера, вздохнула тяжело, буркнула:
— Короче, простите вы нас.
Выпила до дна и застегнула одну пуговичку на блузке.
Я попытался наладить контакт:
— О чем говорить-то будем?
— Как о чем? — удивился Геннадий. — Про нас, конечно! Понимаешь… Тебя как зовут?.. Хотя не надо… Все равно забуду. Ты вот погляди на нас и скажи по чесноку: подходим мы друг другу или нет? Вот нам это важно очень.
Лера все время словно засыпала, уронив голову в открытый ворот рубашки, потом просыпалась, оценивала внимательным, невидящим взглядом происходящее и снова засыпала.
Тут она как раз проснулась и почему-то прошептала:
— Понимаете, незнакомец, нам очень важно это понять: подходим мы друг другу или нет? Понимаете?
Фраза оказалась слишком тяжелой для Леры, голова ее снова рухнула.
Я отхлебнул немножко виски. Пока в голове все прояснялось, но еще пара-другая рюмочек — и она отяжелеет, зато появится ощущение свободы и правильности происходящего.
Я улыбнулся чуть пьяной улыбкой, другой у меня просто не было:
— Ребят, вы — классные. Но вы что, всерьез уверены, что я вот так сходу скажу: подходите вы друг другу или нет?
— Да! — заорал Геннадий. — Да!
Официанты повернулись к нашему столику, а метрдотель даже сделал к нам первый шаг.
Геннадий примирительно поднял руки — мол, все понял. И даже приложил палец к губам: молчу, не кричу, все, извините…
— Именно так, — прошептал он. — У вас лицо хорошего, интеллигентного человека. И потом я лысых очень люблю. Они мне кажутся надежными очень и умными. Ленин там… Гоша Куценко… Этот… Хамит все время с экрана.
— Нагиев, — неожиданно проснулась Лера.
— Я и говорю, — Геннадий смотрел пристальным и даже каким-то не очень пьяным взглядом. — Вы на самом деле все про нас понимаете. Все всё про всех понимают сразу, сходу — это я давно понял. На человека посмотрел — понял всё сразу.
Лера опять подняла голову и открыла невидящие глаза:
— Вот я так Генку увидела… Ты же Генка, я не путаю?.. Увидела и поняла: мой человек. Но ведь могу и ошибиться, вот в чем дело.
— Так и я могу ошибиться, — сказал я Лериному затылку. — Я вас впервые вижу. И, главное, скажу я вам, например, что вы, скажем, подходите…
— Подходим, — обрадовалась Лера. — Ура!
Радости ее, впрочем, хватило ненадолго.
— Или не подходите. И вы что, поверите мне? И будете жить так, как я вам скажу?
Гена посмотрел на меня внимательно, произнес веско:
— Ты, мужик, главное, скажи. А уж что нам делать с тем, что ты нам скажешь, — это мы сами решим.
И я подумал, что он, действительно, не так пьян, как хочет казаться.
Что я мог им сказать?
Как понять: подходят люди друг другу или нет? На понимание этого иногда жизнь уходит.
Ты встречаешь ее и начинаешь убеждать себя, что подходите. Просто-таки рождены друг для друга. Именно ты и она. Друг для друга рождены. Именно.
Если представить, что на необитаемом острове окажутся он и она примерно одного возраста, то очень скоро у них наверняка начнется роман. Как же они будут радоваться, что попали на остров именно они! Голыми начнут носиться по острову и орать:
— Как мы подходим друг другу! Какое счастье, что именно мы тут оказались! Какая удача!
Будут считать Божьим промыслом, что именно их Он отправил на остров, где никого нет. Мог бы кого угодно выбрать в этом мире, чтобы жили вдвоем. А выбрал именно их.
