«Она — такая-сякая, разэтакая, а я жить без нее не могу…» — верю. Любовь. Она же — патология.
Всю жизнь я ищу эту патологию только для того, чтобы продолжать жить нормально.
Мне нужна патология любви для того, чтобы жить нормально.
Бред? Чушь?
Бред. Чушь.
Но нужна. И тут ничего не поделать. Ни в шестнадцать лет, ни в пятьдесят, ни в восемьдесят, как мне кажется.
Патология любви…
Масло масляное…
Потому что никакой другой любви не бывает, черт бы ее драл и Бог бы ее хранил…
Евгения, 30 лет, бизнесвумен:
— Влюбиться не могу. Так, чтобы потерять голову, чтобы про все забыть… Так ведь бывает? Подруги мне рассказывали, в книжках, опять же, читала… Не могу!
Романы там… Случаются… Хм… Скорее повести или даже рассказы…
Я занимаюсь пиаром. Еще там мелкий всякий бизнес.
Я приехала в Москву из Подмосковья. Мне было двадцать лет. Ни связей, ни знакомств… Через пять лет у меня была уже крупная сумма денег. Это немыслимый азарт: на пустом месте создавать себя. Из ничего. С нуля. Потом квартиру купила, машину… Мужики, конечно, в очередь стоят. Симпатичная девка, молодая, на «Бентли», и квартира есть. Господи, если бы вы знали, какие они все мерзкие, эти мужики! Как под копирку сделанные, правда. Одни и те же слова говорят.
Она похожа на студентку, настолько молодо выглядит. Причем на студентку какого-нибудь физфака. Говорит спокойно, словно теорему доказывает.
— Совсем тупые долдонят, что я красавица. Те, которые поумней, — что я умная очень. Никакой фантазии! Ну увлеките девушку чем-то необычным, ни на кого не похожим. Слабо им!
А я хочу, чтобы любовь вызывала хотя бы часть таких же эмоций, как бизнес. Ну хотя бы часть…
Раньше как-то не думала про это.
Нужен мужик? Нашла, какой покрепче, схватила… Потом бросила.
У нас же есть рынок мужиков. Баб тоже, наверное, но это меня не интересует. Такой вот есть рынок. Ага. Кому свежей клубники? Эта посвежей? Берем! Не хотите клубники? Берите помидоры. Пожалуйста! На любой вкус.
А теперь поняла, что ребенка хочу. Мальчика. Нет, можно, конечно, и девочку, но мальчик — лучше. Я бы его научила быть настоящим мужиком.
Думала из детдома взять. Боюсь плохих генов. Гены — это ведь важно, правда? Если гены плохие окажутся, никаким воспитанием не переделать.
И потом, разве я не стою нормальной семьи? И мне вообще не важно: богатый он, бедный. Да хоть бы и бомж — я отмою.
Главное, чтобы у меня внутри загорелось все. Понимаете? Ну, чтобы с ума сходить от любви.
Главное, знаете чего хочу? Чтобы найти незаменимого. Такого, чтоб, кроме него, никто нужен не был.
И знаете что я поняла? Мужики — они говно, конечно. Но ведь не может быть, чтобы все? Если все — то ведь это конец света. Значит, во мне дело. Значит, я чего-то увидеть не могу.
У меня бизнес мой основной сколько раз разваливался… Кризисы все эти бесконечные. Бизнесы все, конечно, требуют времени и душевных сил.
И все-таки главное для меня сейчас: найти такого мужика, чтобы захотеть именно от него родить.
Что-то в себе для этого надо поменять, да? А что? Вы знаете?
А бывают такие люди, которые не умеют любить? Бывают? Может, я — урод? Не хочу в это верить!
А что в себе менять?
Это, наверное, глупый вопрос: что поменять в себе, чтобы суметь полюбить? Что такое надо сделать, чтобы увидеть того, единственного? Может, и глупый. Вы так и скажите. Только, если ответ не найду, не знаю, как жить, понимаете?
Мне уже и ребенок мой сниться начал. Хороший такой, маленький. Я его грудью все время кормлю. Во сне.
А муж на меня смотрит. И я его, мужа, так отчетливо вижу. И фигуру, и лицо. Вижу прям.
Может, мне Бог наводку дает? Может такое быть?
Как вы думаете?
* * *
Она была совершенно неузнаваема.
Вообще, женщины, которые работают в униформе — врачи или те же официантки, — когда их переодевают, абсолютно преображаются. А Юля еще и волосы распустила…
В общем, та Юля, которая шла ко мне, практически ничем не напоминала официантку.
— Вы хотели поговорить? — улыбнулась она. — У меня как раз смена закончилась. Я вам подойду в качестве собеседника?
И улыбка у нее была совсем другой. Не просто направленной на меня, а человеческой, женской.
Я зачем-то встал и показал на пустой стул.
— Тысяча рублей, — улыбаясь, сообщила Юля. И добавила веско: — Для начала.
— Слушайте, что это за странная манера: брать деньги за разговор?
— Разговор — это действие. Любое действие, которое ты совершаешь для кого-то, стоит денег, не так ли? Впрочем, если у вас нет или вам жаль тратить их на меня, могу уйти.
— А почему я вам должен платить, а не вы — мне? Мы же оба будем совершать это самое действие?
Юля перестала улыбаться.
— Во-первых, потому, что вы нуждаетесь в разговоре больше, чем я, хотя мне тоже интересно. Я вообще люблю общаться. Во-вторых, потому что вы готовы платить, а я нет. Ну так как?
Она поправила волосы, словно показывая мне, насколько они шикарные.
Я протянул купюру.
Она села, крикнула в пространство:
— Мне как всегда.
Буквально через мгновение перед ней поставили графин с водкой и тарелку, на которой лежали жирная селедка, картошка и лук.
Юля вздохнула:
— Ночью есть, конечно, нельзя. Селедка перед сном — вообще бред. Но хочется. А я всегда делаю то, что хочется. А вы, как я понимаю, нет.
Это не был вопрос. Это, увы, была констатация.
И я промолчал.
Юля налила себе водки. Подняла рюмку.
— За знакомство! — Выпила спокойно, не морщась. — Целоваться сегодня не будем, правильно?
И она закусила луком.
Юля смотрела на меня некоторое время молча, будто сканировала.
Мне даже стало как-то не по себе от этого взгляда. Я все пытался понять: нравится она мне или не нравится. И не понимал.
— Между первой и второй… — Она налила себе еще. — Вы знаете, что меня зовут Юля. А вас как зовут? Только не говорите, что вас не зовут, а вы сами приходите. Я устала от этой шутки.
Я ответил неожиданно для самого себя:
— Зовите меня просто: Пушкин.
— Хорошее имя, — произнесла Юля без улыбки. — А здорово вы этих поженили, мне понравилось. Она, главное, страшная, как доска. Но он ее явно полюбил. Вот почему так бывает: кого-то любят, а кого-то нет… Это судьба, Бог… Что это такое?
