– Так. Всё. Давай на время закроем магазин. Ты отдохнешь. А ребята, которым мы отдали кучу денег за новую сигнализацию, пусть приедут и еще раз все проверят. И ты будешь меня слушаться. – Тони, взяв меня за руки, наклоняется ближе; теперь я смотрю ему прямо в лицо. – Кошмар, конечно, – то, что творится в Испании. Еще неизвестно, чем все кончится. Я слушал радио. Бедные родители, врагу не пожелаешь… Но ты не виновата, Элла. Анну похитил этот психопат Карл. Ты здесь ни при чем.
Я молчу. В комнату входит Люк. Весь бледный, он переминается с ноги на ногу.
– Хорошо, что ты дома, пап. Мам, прости, что не поехал с тобой в магазин.
– Только не говори, что ездила одна. – Муж смотрит изумленными глазами и сильнее сжимает мои руки.
После долгого молчания Люк продолжает:
– Это я виноват, пап. Совсем никакой был. Но я тут закинул удочку в «Фейсбуке» – попробую найти себе замену в магазине.
– Ты ведь не выкладывал в «Фейсбуке» наши личные данные, Люк?
– Конечно, нет. Только написал, что есть отличная подработка. Я внимательно посмотрю все ответы и, если будет хороший вариант, перешлю маме.
– Что ж, спасибо, Люк. Думаю, мама предпочла бы кого-то из знакомых, но ты все равно закидывай удочки. Главное, без личных данных. А пока я хочу, чтобы мама не работала одна рано утром. Подождем, пока ситуация прояснится.
– Открытки не могут быть от Карла, пап. Если он весь год находился в Испании.
– Возможно, их присылает его дружок. Или просто какой-то псих… Пожалуйста, Элла, давай ты будешь меня слушаться. Договорились? – Выпустив мои руки из своих, Тони подается вперед, чтобы поцеловать меня в лоб и обнять.
Люк отправляется делать кофе, и я уже знаю, что сейчас будет. Само собой, Тони шокирован новостью о том, что я втайне от него обратилась к частному детективу. Муж изо всех сил старается не подавать виду, однако по лицу я понимаю, что он расстроен, и готова провалиться сквозь землю.
– Выходит, ты не все мне рассказала.
– Прости. Я вправду думала, что разберусь сама, не хотела тебя дергать. У тебя и так полно забот – Люк, повышение…
– При чем здесь мои заботы? Как можно такое скрывать!.. А поездка в Корнуолл? Я же говорил, что ничем хорошим это не кончится.
– Говорил. Я догадывалась, что ты рассердишься из-за Корнуолла, поэтому решила молчать обо всем остальном. Надеялась справиться самостоятельно. Знаю, это глупо. Прости, родной. Просто я была уверена, что это миссис Баллард, и, учитывая, что ей и так досталось, не хотела идти в полицию.
Я рассказываю Тони, что у Мэтью есть свой человек в корнуоллской полиции. У меня будто гора падает с плеч. Очень кстати, потому что Мэтью как раз предложил увидеться – он расскажет мне последние новости. Теперь не нужно ничего скрывать от Тони.
Естественно, он тоже хочет встретиться с Мэтью. Как можно скорее. Необходимо кое-что прояснить.
– О чем ты?
– По-моему, нам сейчас не стоит общаться с кем-то, кроме полиции.
– Возможно, ты передумаешь, когда познакомишься с ним. Мэтью – хороший человек. Бывший полицейский, с большим опытом. Это он настоял, чтобы я показала открытки полиции.
Тони не успевает ответить – по телевизору сообщают, что есть новости с места событий в Испании. Мы оба поворачиваемся к экрану. Корреспондент по-прежнему стоит у полицейской ленты, прижав ладонь к уху – должно быть, связь со студией прерывается. И тут во весь экран…
Фотография размытая – видимо, снято издалека, – но все и так ясно. В окне второго этажа – высокий мужчина и девушка-блондинка.
Он держит пистолет у ее головы.
Глава 36
Отец
Родители Генри Балларда были из тех, кто верит в необыкновенную живучесть детей. Ребенок как резиновый мячик – упав, тут же подпрыгнет. Никаких поблажек. Никакой лишней суеты. «Хочешь научить ребенка плавать – брось его в воду», – любил повторять отец Генри.
В четыре года отец начал брать его с собой на работу. В двенадцать Генри уже сам водил трактор.
Удивительно, как семьей не заинтересовались органы опеки. Отец определенно перегибал палку. И что же? Они с сестрами не просто «подпрыгнули», а стали вполне приличными людьми. Не считая сломанной ноги – в восемь лет Генри лягнула корова, – ничего по-настоящему страшного с ним в детстве не случилось.
Родители-наседки всегда ужасали Генри, поэтому к воспитанию дочерей он подходил с той же спокойной уверенностью, с какой растили его самого. «Ничего страшного», – успокаивал он Барбару, когда летом Анна и Дженни целыми днями играли на улице, прибегая в дом только чтобы поесть. Жена вечно переживала: детям нужен хороший крем от солнца, и вообще она слышала, что те, кто работает на воздухе, больше подвержены риску заболеть раком кожи. «На ферме полно опасностей», – твердила Барбара, на что Генри лишь цокал языком. Хватит уже смотреть эти научно-популярные передачи.
А потом пятилетняя Анна подхватила воспаление легких. Началось с обычного кашля. Конечно, сердилась Барбара, не надо было позволять ребенку играть в сыром сене. Генри сказал, что она делает из мухи слона. Ничего страшного.
Генри ошибся.
Анна пять дней провела в реанимации местной больницы. Целые сутки вообще было непонятно, выживет она или нет. Врачи отводили глаза, и Балларды уже готовились к худшему.
Дочь, опутанная многочисленными трубками, казалась невозможно хрупкой, а маленький приборчик у ее постели все пищал и пищал, сигнализируя о низком уровне кислорода. Врачи им всё объяснили: Анне введут лекарство, которое на время ускорит сердцебиение, зато поможет легким.
Сначала стабилизируем легкие, потом займемся сердцем.
Сидя перед телевизором в гостиной, Генри будто переживает все это заново. Вот он дежурит у постели Анны и, глядя на показатели приборов, мучается угрызениями совести. Чувствует себя совершенно беспомощным. Просит у дочери прощения. Иногда даже молится… правда, потом вспоминает, что вообще-то не верит в бога. Надеяться не на кого. В необыкновенную живучесть детей Генри тоже больше не верит. От его спокойной уверенности, беспечности не осталось и следа. Он уже не будет прежним.
Как не будет прежним после того разговора в машине по пути на станцию. Его дочь, его красавица Анна… Это отвратительно, папа.
Входит Кэти с большим подносом, на котором стоят ярко-красный чайник, молочник и чашки. Она ставит поднос на журнальный столик посреди комнаты, и в эту минуту кто-то снова переключает канал. Сердце Генри будто пронзают ледяным мечом.
Две фигуры в окне. Мужчина – предположительно Карл – держит пистолет у головы девушки-заложницы.
Генри издает неопределенный звук, за которым следует куда более громкий, пугающий вопль Барбары. Так кричат раненые животные. Затем жена принимается бормотать что-то невнятное:
