Достоевский мог создать Раскольникова, Рогожина, Свидригайлова, Ставрогина потому, что находил отзвуки их страстей и порывов в собственной душе. Что же оставалось бедному мне, если душевный строй преступника был мне совершенно чужд? А вот что, догадался я: моего героя унесёт в тюремный мир ложное обвинение.
Но как же я смогу воссоздать тюрьму, не проведя за решёткой ни одного дня в своей жизни? Ведь даже мой шанс попасть в камеру «за неуважение к суду» при отборе присяжных — и тот не осуществился. «Ну ничего, — утешал я себя. — Если ты сумел по книгам и альбомам воспроизвести Древний Рим V века, Новгород XV и Лондон XVII, как-нибудь справишься с американскими тюрьмами века двадцатого».
Библиография к новому роману насчитывала более ста наименований, и одна книга так и называлась: «Путешествие по стране Тюрьма»
[95]. Бесценным источником оказалась книга Теда Конновера «Новый надзиратель. Охраняя Синг-Синг»
[96]. Этот американский журналист подошёл к своей задаче всерьёз: поступил в школу тюремных надзирателей, проучился в ней положенные полгода и потом год работал в знаменитой тюрьме, расположенной на берегу Гудзона. В какой-то мере с него я писал персонаж, носящий в романе имя си-о Кормер. (Си-о — от английского С.О. — correctional officer.)
В «Звезде» роман был принят на ура и немедленно вставлен в план 2009 года
[97]. То же самое и в издательстве «Азбука»: в сентябре того же года там не только опубликовали «Обвиняемого», но и переиздали три предыдущих романа, юные персонажи которых повзрослели и перекочевали в новый. Таким образом мой замысел о создании тетралогии «Новый Вавилон» осуществился, чему я был очень рад.
Большинство рецензентов отнеслось к «Обвиняемому» благосклонно. В статьях мелькали фразы: «Культурологическое исследование, упакованное в цветную обёртку образцового триллера»; «Роман только маскируется под детектив... на самом деле он о свободе воли и о тех рамках, которые на человека накладывает современное общество»; «При всей виртуозной лёгкости и увлекательности текста, это и редкостное для детективного жанра интеллектуальное чтение».
Как водится, раздавались и голоса, окрашенные сарказмом, даже прямой злобой. Но я утешал себя тем, что сленг, используемый авторами отрицательных рецензий, выдавал в них представителей нового поколения «пушкиноведов с наганами»: «любить безбашенно», «герой типа бунтарь», «неплохой чувак, которого подставили», «влюбляться вусмерть». Были ещё переговоры об экранизации с телекомпанией Star Media, но они закончились ничем.
Однако ни огорчаться, ни радоваться по поводу реакций на опубликованный роман душевных сил не хватало. Потому что уже за год до его выхода, с января 2009 года, новый большой проект захватил меня властно и безраздельно — всё внимание, все поиски, все чувства теперь были отданы ему.
NB: Сочиняя книги, строя соборы, высекая скульптуры, делая научные открытия, мы просто на разные лады пытаемся разрушить проклятье нашей мимолётности в этом мире.
20. Особые мнения
«Не образумлюсь... виноват...»
Александр Грибоедов
Путешествие в Ясную Поляну
После нашего переезда в Пенсильванию Эдик и Ирина Служевские завели славную традицию: время от времени собирать в своей квартире под Нью-Йорком (городок Хобокен, штат Нью-Джерси) тех друзей, с которыми они раньше встречались у Ефимовых. И если нам удавалось вырваться на эти посиделки, мы получали шанс снова повидать там Володю и Аллу Гандельсман, Лёву и Таню Гордон, Ирину Машинскую, Беллу Мизрахи, Виктора и Лилю Пан, Валерия Черешню и многих других.
А ещё я каждый раз пользовался случаем просмотреть новые поступления в домашнюю библиотеку Служевских, которая уже оккупировала стены, полки, шкафы и даже холодную пещеру камина. И однажды, среди новинок, мне попалось переиздание книги Владимира Жданова «Любовь в жизни Льва Толстого»
[98]. Она представляла собой огромную коллекцию отрывков из дневников и писем Льва Николаевича и Софьи Андреевны, соединённых краткими авторскими пояснениями и комментариями, выполненными с большим тактом, пониманием, сочувствием.
Чтение этой книги захватило меня на несколько недель. Со школьных лет Толстой занимал огромное место в моей душе. Я зачитывался им, учился у него, спорил, бунтовал, возмущался, заучивал наизусть, цитировал.
Живя в Америке, написал две большие статьи о нём: «Вера и неверие Льва Толстого»
[99] и «Несовместимые миры. Достоевский и Толстой»
[100]. И всё равно книга Жданова с каждой новой главой открывала передо мной новые черты этого человеческого вулкана.
По своей привычке я составлял список страниц, которые надо будет потом ксерокопировать, чтобы сделать нужные выписки-вырезки. Но вскоре понял, что мне придётся снять полный ксерокс трёхсотстраничного тома. Накал и подлинность чувств, вскипавших на каждой странице, неразрешимость эмоциональных коллизий, страстность взаимных призывов и упрёков заставляли вспомнить греческие трагедии, пьесы Шекспира, поэзию Цветаевой. И в какой-то момент меня осенило: да ведь здесь спрятан готовый киносценарий! Остаётся только взять ножницы и распределить диалоги, реплики, монологи между различными участниками этой пламенной семейной драмы.
Я приступил к работе, но с первых же шагов осознал, что жанр киносценария слишком тесен для этого огромного материала. Со всех сторон в действие вторгались новые персонажи, сыгравшие свою роль в судьбе Толстых: их дочери и сыновья, оставившие свои мемуары, родные и соседи, издатели и литераторы, переписка с которыми занимает много томов в собрании сочинений Толстого. Чтобы вместить полвека супружеской жизни, требовалось не два часа экранного времени, а восемь—десять часов полнометражного телесериала.
Религиозно-философский переворот, случившийся с Толстым где-то в 1879 году, был мною достаточно изучен при работе над статьями о нём. В пятьдесят лет этот страстный богоискатель, наконец, уверовал в Бога — Отца, Хозяина, который послал нас в этот мир и ждёт исполнения Его заветов, переданных нам Христом: любить ближнего как самого себя и не противиться злу насилием. Бог всемогущ, всеблаг, всеведущ, а источник всех страданий на Земле — людская глупость и непослушание воле Пославшего. Чтобы оправдать во всём Бога, надо всю вину перенести на человека. Это и есть главный стержень проповеди Толстого. Все несообразности, противоречия и парадоксы его учения подчинены этой сизифовой задаче.
