А ты, дорогой читатель? Знаешь ли современных русских поэтов? Сможешь ли по стилю опознать автора, например, такого стихотворения?
Тем ли сбит с толку мой мозг, что живу я, тем ли,
что я, становясь землёй, ухожу под землю,
но только он так горит от всякой утраты,
что даже пролётной птице кричу: куда ты?
Она никогда, никогда уже не вернётся,
как тёплый камень, из рук упавший на дно колодца:
вспорхнут другие, я засвищу, но нужна лишь та мне,
и что за прелесть была для ладони моей в том камне?
Знаете что: под землёй бегут великие реки,
в них всё стекает, что было лучшего в человеке,
гонявшем птиц, говорившем «алё», танцевавшем танго,
эти потоки древней, чем Нил, многоводней Ганга.
Что же привязанности все наши — удачи ль, иго ль?
День каждый живя, мы умираем, Марина, Игорь!
Кому из Жеймяны, за берег держась, сказать: «Холодина!»
Через Алоль где-то был к вам мост, Игорь, Марина
[103].
Всё же один подарок, доставшийся мне незадолго до юбилея, принёс настоящую радость. Российское переиздание моей «Метаполитики» было осуществлено «Лениздатом» в бедном 1991 году на такой плохой бумаге, что пожелтевшие странички устраивали осенний листопад при каждом прочтении. Книга давно уже исчезла из магазинов, а читательнице Галине Звягиной, с которой у меня завязалась дружеская переписка, очень хотелось иметь её. Откликаясь на её просьбу, я послал ей свой предпоследний экземпляр, перевязав его резинками.
Героическая читательница — редактор по профессии — в течение месяца вырезала из своего напряжённого графика необходимые часы и сканировала рассыпавшиеся страницы, посылая мне главу за главой на вычитку. В конце концов у нас получился полный электронный текст, который Алексей Митаев вскоре разместил в «Библиотеке Мошкова».
NB: Чем больше недостатков продемонстрирует в длинной совместной жизни один из супругов, тем легче другому будет считать себя ангелом долготерпения.
Первый звоночек
В том же году, в октябре, случилась история, о которой почему-то хочется рассказать в третьем лице.
Деревья в эту осень желтели как-то неохотно. И так же неохотно заспанные школьники залезали в свои жёлтые автобусы, и его автомобиль послушно ждал, пока двери закроются, красные запретные огни погаснут и автобус двинется дальше.
Он приехал на своё любимое озеро, когда ещё не было девяти. Пусто, пасмурно, безветренно. Довольно холодно. Конечно, ни души. Расставил складное кресло, наживил крючки, забросил удочки. За его спиной располагался просторный огороженный луг, на котором паслась семья: рыжий бык с мохнатой чёлкой, чёрно-белая корова и их чёрный-чёрный бычок. Почему-то бычок ласкался больше к папе, чем к маме. Картина напоминала голландские залы Эрмитажа — Поттер, Рейсдаль, Гоббема. Перед рыбаком расстилался пейзаж из французских залов: Коро, Добиньи, Курбе. Причём повторённые в зеркальной воде.
Клёв, как это часто бывает в октябре, был вялый, только рыбья мелочь дразнила, едва шевеля поплавок. Он пошёл по берегу поискать счастья в других заветных бухточках. Заброшенная леса вилась кольцами, натягиваться не желала.
Вдруг он почувствовал лёгкое головокружение. Подумал, что если уж падать, то надо постараться не в воду.
Головокружение не проходило. Он решил вернуться к исходному месту, которое называл «Мыс Доброй Надежды». До него было метров тридцать, и в конце — короткий склон, довольно пологий.
На этом склоне его и подкосило.
Он с удивлением понял, что ноги перестали слушаться его.
Его несло по склону — вниз.
В последний момент он догадался упасть.
Он лежал у самой кромки воды, на спине, и смотрел на небо.
Как человек образованный и начитанный, он не мог не вспомнить небо Аустерлица. «Старик и море» он отбросил — явно не подходило по масштабу улова.
Страха не было. Скорее — удивление. И мысль: «Это рыбья месть за все мученья».
Кое-как поднялся на ватные ноги. Попытался собрать снасти, но таинственный недуг ясно показал: «Сейчас уроню снова». Кое-как добрёл до машины, залез внутрь, затих. Ехать домой самому? Очень легко можно слететь с откоса. «Вот для чего нужен был бы мобильный телефон», — подумал он. И ещё: «Интересно, когда меня начнут искать?»
Дальше следует поворот сюжета совершенно сказочный.
К пустынному берегу, на который и в летний сезон редко приезжают машины, тихо подкатывает крепкий коренастый пикап. Водитель не выходит, но рыбак видит, что он опускает окно, закуривает. Он явно приехал сюда с единственной целью: урвать у жизни несколько минут чистого созерцания. Или — сам того не ведая — был послан неведомой силой, которая — по неизвестным причинам — готова приходить на выручку старым рыбакам, терпящим бедствие.
Рыбак добрёл до пикапа и, держась за дверцу, рассказал, что произошло. Водитель оказался парамедиком на пенсии, в седых усах и с кардиостимулятором в сердце. Он помог рыбаку собрать снасти, погрузить их в машину и дал мобильный телефон. Рыбак позвонил друзьям-соседям, которые примчались через десять минут. Муж повёл машину рыбака, жена ехала сзади, и вскоре они уже были дома.
Конечно, Марина и дочери были испуганы не на шутку. Звонили встревоженные друзья, предлагали советы, давали телефоны знакомых и очень хороших врачей. Слабость и головокружение продолжались дня два, потом прошли сами собой. У меня даже возникло впечатление, что причиной явилось электрическое поле вокруг линии высоковольтных проводов, под которыми я стоял: года за два до этого, на том же самом месте, я неожиданно упал со стула. Но близкие продолжали упрашивать меня пойти к врачу и подвергнуться полному обследованию. Ведь теперь у вас с Мариной есть страховка по старости — она всё покроет! Устав отбиваться от этих уговоров устно, я сел к компьютеру и сочинил такую «объяснительную записку»:
Дорогие мои! Не раз уже я чувствовал, что вызываю ваше раздражение своим упорным отказом обращаться к американским врачам. В таком поведении легко увидеть черты высокомерия, легкомыслия, лени и даже мракобесия. Видимо, я должен объяснить своё поведение, если хочу сохранить ваше доброе ко мне расположение.
Человек не может обращаться за помощью к священнику, если в нём нет религиозного чувства, нет веры. То же самое и с медициной: нужно верить в неё, чтобы обратиться за помощью к врачу.
Увы, за тридцать лет жизни в Америке моя вера в эту отрасль науки испарилась. Я бесконечно почитаю невероятные достижения американской медицины в сфере диагностики, лечения, изготовления лекарственных препаратов и хирургических приспособлений. Но я не могу закрывать глаза на те ужасные условия, в которые поставлен сегодня американский врач. Ни в одной ситуации он не может действовать в соответствии со своими знаниями, опытом, чутьём, а должен следовать правилам, выработанным двумя чудищами новой эпохи: «Американской медицинской ассоциацией» и бизнесом медицинского страхования.
