Книга Связь времен. Записки благодарного. В Новом Свете, страница 35. Автор книги Игорь Ефимов

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Связь времен. Записки благодарного. В Новом Свете»

Cтраница 35

Так или иначе, поведение автора-дезертира получало теперь логическое объяснение: вздорные обвинения в краже были просто выстраиванием оборонной линии на тот случай, если мы затеем судить её за нарушение договора. Впоследствии я узнал, что эту клевету она распространяла и устно. Любопытный штрих к её характеру: профессор, живший в соседнем с ней доме, рассказал мне о странной просьбе, с которой она обратилась к нему однажды: «Я слышала, что у вас есть пистолет. А у меня на участке развелось слишком много белок. Не могли бы вы их всех перестрелять?»

До отстрела неугодных издателей дело не дошло, но крови и нервов она попортила нам довольно. Единственное утешение: книга Мережковского вышла в освободившейся от коммунистов России в 1999 году, так что мои редакторские труды были не совсем впустую.

NB: Зинаида Гиппиус: «Для меня признать свою неправоту так же физически невозможно, как согнуть сустав в обратную сторону».

Лучший друг Губермана

Впервые Юлий Китаевич обратился к нам ещё в 1981 году. Его ближайший друг, Игорь Губерман, сидел в лагере по сфабрикованному обвинению, и его друзья вели в Америке энергичную борьбу за его освобождение. С Губерманом я встречался в России, знал наизусть много его смешных четверостиший и с готовностью согласился издать их сборник под названием «Бумеранг».

— Но не ударит ли эта книжка бумерангом по нему? — беспокоился я. — Простят ли ему, например: «Свет партии согрел нам батареи, теплом обогревательной воды, а многие отдельные евреи всё время недовольны, как жиды». Или: «По ночам начальство чахнет и звереет. Жуткий сон морочит царственные яйца: что китайцы вдруг воюют, как евреи, а евреи расплодились, как, китайцы».

— Ему терять нечего, — уверял меня Китаевич.

Губерман отсидел свои пять лет в лагере, был отправлен в ссылку, и вскоре оттуда, неведомыми путями, в Америку добралась рукопись его лагерных мемуаров.

Печатать, немедленно печатать!

В России набирали силу перестройка и гласность, новые преследования за тамиздат были маловероятны. Мы с Мариной, отложив всё остальное, бросились набирать в две смены. В аннотации для каталога я писал:

«Кончится ли когда-нибудь каторжно-тюремная тема в русской литературе? И есть ли другая литература на свете, где бы эта тема занимала так много места — от Достоевского и Чехова до Солженицына, Шаламова, Аксёновой-Гинзбург? Новизна книги Губермана состоит в том, что, во-первых, он описывает лагерь чисто уголовный, в котором перед ним прошли характеры невероятные, как герои Зощенко или Платонова, а во-вторых, в том, что его опыт — самый свежий (он вышел из заключения в середине 1980-х). Поэт, известный широкому читателю благодаря своим убийственно смешным четверостишиям — “еврейским да-цзы-бао”, в этой книге Раскрывает новые грани своего литературного таланта, предстаёт мастером психологического портрета, тонким лириком, печальным философом».

Ксерокопии подготовленного набора мы отправили на корректорскую вычитку Китаевичу и его жене, которая в своё время в Москве работала редактором. Вскоре от них пришло письмо, вогнавшее нас в шок. «Вы, ребята, отнеслись к своему делу недобросовестно, — писал Китаевич. — Рукопись Губермана нуждалась в серьёзной редактуре, которую вы не сделали. Придётся нам с Галей отложить все дела и проделать эту работу за вас».

В панике я тут же отправил ему ответ. «Дорогой Юлий! Заранее, ещё не видав вашей редактуры, спешу предупредить тебя, что мы не сможем принять её. Игорь Губерман — профессиональный литератор, и любые изменения в его тексте могут делаться только с его согласия. Даже в советских издательствах редакторы не позволяли себе такого самоуправства с произведениями живых. За нами, пишущими, всегда оставалось право не послушаться их и забрать рукопись».

Китаевичи не вняли моим воплям и вскоре прислали набор с огромным количеством исправлений. Сводились они, в основном, к уничтожению своеобразной губермановской интонации. Его длинные, чуть захлёбывающиеся фразы, с часто применяемой инверсией, были разбиты точками, причёсаны, обесцвечены. В сопроводительном письме Китаевич объяснял: «Да, я отдаю себе отчёт в том, что мой лучший друг, Игорь Губерман, предпочёл бы увидеть свою книгу напечатанной точно в таком виде, как он написал её. Но в то же время я не могу допустить, чтобы книга моего лучшего друга вышла в таком виде, как он написал её».

Что было делать? Подчиниться этому «тиранству во имя дружбы» мы не могли. Достаточно для меня было истории с книгой Кублановского. Проект издания завис. Напористый Китаевич тем временем слал грозные письма и объяснял всем и каждому, что Ефимовы по лени тормозят выход книги преследуемого в СССР поэта. Продолжалось это чуть ли не полгода.

Спасли опять же ветры перестройки. В 1987 году непредсказуемые советские власти непредсказуемо выпустили Губермана на Запад. Мы вздохнули с облегчением и немедленно послали ему в Израиль наш набор и правку Китаевичей. Он тактично принял полдюжины исправлений, предложенных его друзьями, и книга ушла в типографию. Продавалась она хорошо, известность Губермана быстро росла. Но с добрым тираном Китаевичем общаться мы с тех пор избегали.

NB: У всех забытых нами редакторов Бабеля и Платонова, Зощенко и Олеши наверняка в глубине души было вздыхающее и снисходительно-надменное чувство, что, мол, «да, они талантливы, очень талантливы, но насколько выиграли бы их произведения, если бы они вовремя поняли и учли наши замечания и поправки».

Публиковать посмертно

Почему-то Соломон Волков предпочёл обратиться к нам не прямо — хотя мы были уже знакомы, — но через Довлатова. Тот писал мне в мае 1986 года: «Соломон Волков просил меня узнать, интересует ли Вас такая книжка. Пятьдесят (а может тридцать) фотографий видных советских деятелей со всякими, отчасти анекдотическими, отчасти фотографическими, байками про них. Снимки — Марианны Волковой, подписи — мои + других мемуаристов (со ссылками), несколько анекдотов из Наймана, Бродского, Рейна. Может быть, такую книжку удастся как-то повернуть в сторону университетов: срез советского общества, культура, фото-характеры, публицистика в анекдотах и т.д. Что Вы об этом думаете?»

Я сразу откликнулся согласием. «Любая книжка, задуманная и составленная Волковыми и Довлатовым, меня интересует, и я готов обсуждать её на любой стадии готовности и в любой форме. Пусть Волковы позвонят и приезжают, или мы можем договориться о встрече в городе».

Параллельно начались переговоры об издании сборника интервью, которые Волков брал у Бродского в течение нескольких лет. Я был знаком с ними по газетным публикациям и был бы рад включить такую книгу в наш каталог. Поздравляя Бродского с Нобелевской премией в октябре 1987 года, я писал:

«Дорогой Иосиф! Хотя мы вручили тебе эту премию мысленно уже двадцать лет назад, нас очень обрадовало, что Нобелевский комитет, наконец, присоединился к нашему мнению. Поздравляем, поздравляем! Выпиваем, выпиваем за здоровье.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация