Его жена, Виктория Беломлинская, писала прозу ещё в России, но напечатать её не удавалось, несмотря на поддержку таких литературных авторитетов, как Юрий Нагибин, Александр Володин, Белла Ахмадулина. Её дочь Юля так описала печальную судьбу рассказов матери:
«Писала она о нищих стариках, о матерях-одиночках, о военном детстве, голоде, дистрофии. В то время бытовала шутка: “Соцреализм — это конфликт хорошего с ещё более прекрасным”. Ну а старый классический реализм — это всегда конфликт плохого с ещё более кошмарным. Вот такую “тяжёлую” русскую прозу и писала моя мать. Пыталась напечатать — безуспешно. В питерском журнале “Аврора” сняли уже свёрстанный рассказ, потому что он “мог создать у читателя впечатление, будто у нас все только и делают, что стоят в очередях”.
...Когда наступила Свобода, начали печатать всех... Но только опять какие-то свои правила: всё должно быть или уж совсем кроваво-разоблачительно, или же наоборот, сексуально-жизнерадостно. Рынок есть рынок, выбор у него невелик — либо секс, либо ужастик. А вот так, как пишет мама, — просто, по правде... опять не проходило».
На Западе Беломлинскую — под псевдонимом Платова — стали печатать эмигрантские журналы, в «Эрмитаже» вышли три её книжки. Повесть «Берег» потом даже попала в шорт-лист Букеровской премии в России. Дочь Юля унаследовала таланты обоих родителей: она и рисует, и пишет прозу, да плюс к этому ещё и поёт под гитару песни собственного сочинения. Все трое неоднократно изображали друг друга в рассказах и рисунках. Но однажды вся семья попала под острое перо Владимира Гандельсмана, который писал шуточные оды к традиционному пикнику «Эрмитажа», устраивавшемуся в садике за нашим домом, каждый год в сентябре, в День труда:
Здесь что ни гость — то вяжет лыко,
Здесь не увидишь рях и морд,
Здесь красноречьем блещет Вика,
И тайно муж за Вику горд.
Он тоже, впрочем, исполинский
Талант, поскольку — Беломлинский.
Их дочь, с безуминкою в генах,
Мелькает взрослое дитя,
Смущая юношей почтенных,
Вплотную к оным подходя.
Несколькими строфами ниже шли строчки: «Сюда летят из-за кордонов. Нью-Йорк, гордясь, нам шлёт Гордонов». Сноска для академического издания стихов Гандельсмана: «Имеются в виду архитектор ЛЕВ ГОРДОН и его жена ТАНЯ — лингвист, преподаватель колледжа».
Лёва и Таня Гордон присоединялись почти ко всем нашим поездкам к Беломлинским. И те и другие представляли уже четвёртую волну российской эмиграции, но никаких барьеров в общении с нами это не создавало. В русском языке нет адекватного слова для перевода английского privacy, но и на английский невозможно адекватно перевести выражение «свой человек». Гордоны были — и остаются! — такими своими людьми, несмотря на двадцать лет разницы в возрасте. Плюс талантливые читатели, плюс артистичные рассказчики, плюс сердечно отзывчивые на всякую чужую беду. Два часа в автомобиле с ними в один конец, потом два дня у Беломлинских, потом два часа обратно — какие это были праздничные поездки!
NB: «Не хлебом единым жив человек» — с этим мы согласны. Но «не разговором единым»? Это уж вы хватили.
Бостон, четыре часа езды
В оде, цитировавшейся выше, Владимир Гандельсман восславил и гостей из Бостона:
Вот Бостон-интеллектуал своих красавиц шлёт на бал.
Порханье грациозных серн: то Виньковецкая, то Штерн.
То Муравьёва глянет в душу проникновенно и в упор,
не подходи ко мне, я трушу, отложим нежный разговор...
Диана Виньковецкая, Ирина Муравьёва, Людмила Штерн — стоит напечатать любое из этих имён в окошке Гугла, и перед читателем высыпятся на экран сотни коротких и длинных заметок, описывающих судьбу, книги, знакомства, характер каждой из этих писательниц. Прогресс техники в данном случае немного ослабляет моё чувство вины за неизбежную неполноту того, что я могу сказать о них в рамках одной подглавки. С каждой связаны большие куски жизни, десятки чудесных встреч, сотни написанных и полученных писем. И, конечно, каждая поездка в Бостон была окрашена надеждой повидать всех троих.
Книга ДИАНЫ ВИНЬКОВЕЦКОЙ «Илюшины разговоры», с изящными рисунками Игоря Тюльпанова, была включена уже в первый каталог «Эрмитажа». О ней я писал в 1981 году: «В отличие от персонажей знаменитой книги Чуковского “От двух до пяти”, сын Дианы Виньковецкой, Илья, с раннего детства задумывался и спрашивал о вещах самых серьёзных: мироздании, религии, политике, смерти, страдании, любви. “Я приближаю смерть, — сказал семилетний Илья. — Живу себе и каждую секунду приближаю”. Заслуга автора этой книги не в том, что она нашла какие-то мудрые ответы на эти вопросы (она и не пыталась), а в том, что создала в семье атмосферу, в которой ребёнок с такой обострённой чувствительностью мог спрашивать, не боясь, что его осмеют. И в том, что записала и сохранила то непосредственное изумление перед сложностью мира, какое доступно лишь детскому восприятию, не боящемуся парадоксального, не боящемуся требовать объяснений Необъяснимого». Откуда взялся мир? И что первое появилось — свет или дождь? И кто были мама и папа у самых первых людей? Взрослые вынуждены притворяться, будто они знают ответы на эти вопросы. Но Илья вопрошал со смелостью первозданного Адама и часто обнажал для родителей границы Постижимого.
Позднее у нас вышли книги Виньковецкой «Америка, Россия и я» (1993) и «По ту сторону воспитания» (1999). Все три носили автобиографический характер. Со свойственным ей мягким юмором писательница рассказывала о том, как ей довелось растить четырёх мальчиков (двух своих и двух сыновей её второго мужа, Леонида Перловского), оказавшихся на пересечении двух культур — русской (в семье) и американской (в школе, на улице, на экране телевизора, везде). Книги Виньковецкой отличает эмоциональная теплота и полное отсутствие назидательности. Рассказчица не только не пытается навязать кому-то свои «воспитательные приёмы», но наоборот, детально и убедительно повествует о том, как многому она научилась у своих детей.
В 1990-е годы Дина и Леонид превратили свой дом в настоящий музей-салон-галерею, где русские художники-эмигранты имели возможность выставлять свои полотна для обозрения и продажи. Именно там мы с Мариной смогли увидеть новые работы Александра Ануфриева, Игоря Галанина, Игоря Димента, Эдуарда Зеленина, Анатолия Крынского, Михаила Кулакова, Игоря Тюльпанова, Алексея Хвостенко, Михаила Шемякина и многих, многих других.
Живопись, как правило, — занятие душевно одиноких людей с трудными характерами. Меня всегда поражало, с какой теплотой и вниманием Дина обращалась с каждым из своих подопечных, как умела примирять их с печальным фактом существования других художников, как учила приоткрывать створки душевной раковины.
Нашей дружбе с ВИКТОРОМ и ЛЮДМИЛОЙ ШТЕРН в 2012 году исполняется пятьдесят лет. А Марина с Людой вообще учились в одной школе. И всё равно даже и сегодня нам нелегко наговориться и, навещая их или принимая в нашем доме, мы можем забалтываться за полночь.
