В эссе о сборнике Бродского «Новые стансы к Августе» она писала: «Самые сокровенные вещи написаны чернилами на манер симпатических, и чтобы их прочесть, нужно тепло извне, адекватная энергия чтения. “Поэт открывает рот” (как любил говорить Бродский) вовсе не для того, чтобы повторить уже известное, — ровно наоборот: чтобы сказать ещё не сказанное, а главное, несказанное и оттого поначалу нам неслышное — из-за звучания “нотой выше” порога сознания на текущий момент. Поэзия — дрожжи, на которых поднимается сознание человека (человечества)»
[49].
За двадцать пять лет знакомства папка с надписью «Лиля Панн. Переписка» в моём архиве распухла до размеров толстого тома. Многие её письма, рассказывающие о только что прочитанных книгах, служили для издателя и читателя Ефимова путеводным компасом. И все они были окрашены тем свойством, которое она так удачно назвала «адекватной энергией чтения».
NB: От греческих богинь перед Парисом до сказочных цариц перед волшебным зеркальцем — женщины жаждут услышать лишь одно: «Ты прекраснее других». И сколько осторожности, сколько мудрой сдержанности должны проявлять мужчины, чтобы не дать вырваться из сердца опасному воплю: «Как вы все прекрасны!»
Вашингтон, пять часов езды
Во-первых, там часто проходили славистские конференции, и мы волей-неволей должны были мчаться на них, чтобы присоединиться к издательствам, арендующим стенды в выставочном зале. Во-вторых, все поездки на юг проходили через столицу, и застрять там на день-другой, чтобы повидаться с друзьями, было дополнительным удовольствием. Друзей было много, повидать хотелось всех. Неужели не сумеем выкроить часок, чтобы заскочить к Аксёновым, к Нодару Джину, к Илье Левину, к Илье Суслову? Конечно, всех повидать не удавалось. Но светились окошки четырёх домов, в которых для нас всегда был готов ночлег, и в них русские разговоры бурлили порой далеко за полночь.
Профессор ДЖОН ГЛЭД привлёк к себе внимание отличными переводами Василия Гроссмана, Ильи Оренбурга, Василия Аксёнова, Варлама Шаламова. Однако главной сферой его исследований и его пожизненной страстью стала история российской литературной эмиграции — от князя Андрея Курбского до Солженицына, Бродского и дальше. Наше знакомство началось с того, что он усадил меня перед телевизионной камерой и два часа расспрашивал о том, как советский писатель совершает прыжок «в мир чистогана и эксплуатации». Подобные интервью он брал у десятков эмигрантов всех трёх волн — они легли в основу его книги «Беседы в изгнании» (1991), где перед читателем предстают три десятка его собеседников.
Но главный труд Джона Глэда, объёмом в семьсот пятьдесят страниц, над которым он работал четверть века, включал в себя указатель почти на три тысячи имён
[50]. Даже во времена Интернета и Гугла этот энциклопедический том останется незаменимым пособием для историков русской культуры.
Во время наших визитов мы часто обсуждали с Глэдом этот капитальный труд. Мне казалось, что любое университетское издательство с радостью возьмётся опубликовать такое солидное исследование. Но вдруг однажды раздался телефонный звонок, и Джон объявил, что хочет издать «Россию за рубежом» в «Эрмитаже». Почему? Да потому, что университеты готовы издать, но только при условии, что он сократит текст вдвое. А он не может так калечить своё любимое детище. Финансирование не было для него проблемой, и я с радостью согласился.
Самым трудным было подготовить разделы «Хронология событий» (125 страниц) и «Аннотированный указатель имён» (100 страниц). Ошибки в транслитерации русских фамилий, в датах, в названиях эмигрантских газет и журналов были неизбежны. Мы дотошно проверяли всё снова и снова, сравнивали различные источники, вносили исправления. Наверняка что-то пропустили, где-то дали промашку — да простят нас будущие историки. Но одно досадное упущение мы обнаружили — и покаялись в нём — сразу по выходе книги: в неё не попал — по нашему недосмотру — наш друг, эмигрант третьей волны, замечательный журналист и историк науки Марк Александрович Поповский, автор таких книг, как «Дело академика Вавилова», «Жизнь и житие Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга», «Управляемая наука» и многих других. Призыв к российским издателям: если кто-то из вас задумает издать книгу профессора Глэда по-русски, исправьте нашу ошибку.
ЕЛЕНА АЛЕКСАНДРОВНА ЯКОБСОН - к какой волне российской эмиграции следует отнести её? К первой? Ко второй? К «полуторной»? Её отец, врач Александр Жемчужный, служил в белой армии, но сумел скрыть этот факт, обосновался с семьёй в Москве и в конце 1920-х был послан советскими властями в Харбин заведовать больницей КВЖД — Китайско-Восточной железной дороги. В 1930-х годах семья решила отказаться от советского гражданства и остаться в Китае, а в 1937-м Елена Александровна вышла замуж за американца, Абрама Бейтса, и уехала с ним в Америку. Там родила дочку, развелась и впоследствии вышла замуж за Сергея Якобсона, историка, брата знаменитого филолога.
Когда мы познакомились с ней в 1980-м, она была пожизненным профессором университета Джорджа Вашингтона и активным участником жизни русской общины в столице. Нам казалось, что все русские знали и любили её, и она была готова принимать всех в своём гостеприимном доме. Но с годами истинная картина скрытых интриг и противоборства между различными кланами приоткрывалась для нас, и мы смогли оценить, как много такта и знания людей требовалось профессору Якобсон для лавирования в этих бурлящих быстринах и воронках.
Нет, она отнюдь не была соглашательницей, стремившейся к миру любой ценой. Могла возмутиться по неожиданному поводу. Вспоминаю, как одна её приятельница, примкнувшая к какому-то оккультно-христианскому кружку, жаловалась ей, что новое помещение для собраний обходится им слишком дорого.
— А чем вас не устраивало старое? — спросила Елена Александровна.
— Оно находилось в полуподвале, и оттуда наши молитвы плохо достигали Всевышнего. Новое же размещается на третьем этаже пятиэтажного дома, что гораздо лучше.
Православная христианка Якобсон замолчала, потом сказала ледяным тоном:
— Повторите то, что вы только что сказали.
Приятельница не расслышала металла в голосе собеседницы и спокойно повторила.
— Думаю, после такого заявления нам с вами больше не о чем говорить, — отчеканила Елена Александровна и удалилась.
В 1986 году она нашла в бумагах покойных родителей, присланных ей сестрой из Австралии, рукопись воспоминаний своей матери и предложила «Эрмитажу» опубликовать их. Из аннотации к книге Зинаиды Жемчужной «Пути изгнания» (1987): «Счастливое детство на Урале, в семье заводского врача; студенческие годы в Москве; учительница в кубанской станице; страшные годы революции и Гражданской войны, бесчинства красных, белых, зелёных; тягостная жизнь под большевиками, когда семье бывшего белого офицера любое неосторожное слово грозило гибелью; затем Харбин, служба на КВЖД, наконец — твёрдое решение не возвращаться в СССР. Шанхай, Тяньцзин, Сидней — путь, которым прошли тысячи русских беглецов, описан Зинаидой Жемчужной с тем соединением простоты, правдивости и литературного мастерства, которое даётся только человеку, выросшему в атмосфере высокой нравственной культуры, накопленной поколениями интеллигентов».
