Можно, конечно, говорить, что рост богатства автоматически вызывал рост культуры или, наоборот, что расцвет культуры способствовал интенсификации производства и вёл к обогащению. Однако подобный ход рассуждений никогда не вырвется из порочного круга. Пышный ли цветок требует мощного стебля, или благодаря мощному стеблю растение могло произвести столь пышный цветок?
В своей книге «Гений места» Пётр Вайль, водя читателя по улицам Флоренции, выбирает в качестве ключевой фигуры Никколо Макиавелли
[83]. Он восхищается цинизмом знаменитого трактата «Князь», сексуальной откровенностью пьесы «Мандрагора», но укоряет писателя за то, что в своей «Истории Флоренции» тот не упомянул ни одного художника. Как всякий убеждённый эстет, Вайль полагает искусство главнейшим, если не единственно важным, проявлением творческого духа в человеке. Читателю не сообщается, что у Макиавелли были десятки современников, бравших на себя задачу описания и восхваления художников — Альберти, Вазари, Бенвенуто Челлини среди них. Будучи политиком, воином, администратором, Макиавелли ищет ответа на другие вопросы и в первую очередь: почему его страну так часто терзали кровавые раздоры?
Сравнивая Флорентийскую республику с Римской, он описывает силы, подтачивавшие республиканский строй в его родном городе:
«Противоречия, возникавшие с самого начала в Риме между народом и нобилями, приводили к спорам; во Флоренции они выливались в уличные схватки... В Риме спорам ставило предел издание нового закона, во Флоренции они оканчивались лишь смертью и изгнанием многих граждан...»
[84]
Будучи до мозга костей учёным и интеллектуалом, Макиавелли, тем не менее, не возводит умственную деятельность на пьедестал. Образованность, знания — прекрасные вещи, но выше них он ставит мужество, гражданскую доблесть. Наличие или отсутствие доблести — вот главное отличие людей друг от друга, вот в чём они неравны. И горе государству, в котором доблестные будут задавлены или изгнаны. «Когда во Флоренции побеждали пополаны (незнатные), нобили не допускались к должностям, и если они желали быть снова допущенными к ним, им приходилось не только уподобиться простому народу в поведении своём и в чувствах, и во внешнем обиходе, но и казаться всем такими. Отсюда — изменение фамильных гербов, отречение от титулов... чтобы их можно было принять за людей простого звания. Так и получилось, что воинская доблесть и душевное величие, свойственное вообще нобильскому сословию, постепенно угасали»
[85].
В этих рассуждениях ясно виден мыслитель, ощущающий разницу между низковольтными и высоковольтными и сознающий, что подавление высоковольтного меньшинства чревато обеднением и ослаблением государства. В своей книге «Комментарии к Ливию» Макиавелли явно демонстрирует свои республиканские пристрастия. Люди, читавшие его книгу «Князь» своими глазами, легко разглядят, что она вовсе не является циничной инструкцией безжалостному правителю, а скорее сатирой на тиранию, которой подошёл бы подзаголовок «Похвала деспотизму» — по аналогии с вышедшей в те же годы «Похвалой глупости» Эразма Роттердамского.
Если во Флоренции всё казалось мне знакомым, изученным по книгам и альбомам, то вечная её соперница — Сиена — просто ошеломила своим величием, о котором я не имел представления. Да, в моей коллекции папка с надписью «Сиенская школа» — Дуччо, Сассетга, Симоне Мартини, братья Лоренцетти и другие — была одной из самых любимых. Но эти могучие крепостные стены, этот собор, пронзающий небо полосатой колокольней, эта квадратная площадь для конных ристалищ, эти мощёные улицы, впитавшие в себя романтику Средневековья, — всё это останется в памяти теперь уже до конца дней.
Приютила нас в своей квартире во Флоренции старинная ленинградская приятельница ГАЛИНА ДАЗМАРОВА. Она же возила по окрестным городкам — Прато, Лукка, Пиза, Фьезоле. Она же представила меня русским флорентийцам и преподавателям университета. В обществе любителей поэзии я сделал доклад о влиянии Бродского на поколение, которое свергло коммунизм в 1991 году. Студентам университета рассказал, как в XV веке в далёкой России процветали Псков и Новгород, столь похожие на итальянские города-республики. Но не удержался и в конце лекции заверил их, что серпы и молоты, которыми они украшают стены своих аудиторий, никого ещё не доводили до добра.
Единственным разочарованием во Флоренции оказалась река Арно. Мелкая, порожистая — ни выкупаться, ни порыбачить, ни на кораблике прокатиться. Но при этом гибельно скандальная. На стене одного дома Дазмарова показала нам отметку уровня воды во время знаменитого наводнения 1966 года. Меня бы накрыло с головой и, скорее всего, понесло бы, колотя об опоры всех знаменитых флорентийских мостов, в сторону Лигурийского моря.
В лето нашего путешествия во Флоренцию, на девяносто шестом году жизни, закончила свой земной путь моя мать, Анна Васильевна Ефимова. Последние семь лет она провела в русском доме престарелых на Толстовской ферме (город Вэлли Коттедж, штат Нью-Йорк), где я регулярно навещал её, привозя всякие гостинцы, кормя с ложечки ухой собственного изготовления. В последние два года врач попросил меня не привозить ничего съедобного — она уже не могла жевать, только глотала жидкие пюре. Отпевание совершал православный священник, и после этого мы похоронили её на русском кладбище. Её надгробье оказалось в нескольких метрах от надгробия Марка Поповского (1922—2004), с которым они сдружились, будучи прихожанами одной и той же церкви в Нью-Йорке.
NB: Предметом истории является человек... Настоящий историк похож на сказочного людоеда. Где пахнет человечиной, там, он знает, его ждёт добыча.
Штутгарт, май 2005года
Последняя Nota Bene взята не из записных книжек Ефимова, как все остальные, а из знаменитой книги Марка Блока «Апология истории», которую я читал и штудировал ещё в России. Я вспомнил её автора, получив в 2002 году письмо на бланке Страсбургского университета, носившего имя этого прославленного французского историка. Писал мне давнишний ленинградский приятель, Михаил Мейлах, получивший должность профессора на кафедре славянских литератур:
«Дорогой Игорь! У нас в Страсбургском университете есть докторант, один из наших преподавателей и очень приятный человек, который решил написать о тебе диссертацию. Он сам напишет тебе о своём плане, но туда должны войти разные аспекты твоей многообразной литературной деятельности. Я надеюсь, ты не оставишь его советом, а по возможности, может быть, и некоторой практической помощью, потому что не все материалы можно во Франции найти. Несомненно, у тебя также есть какие-то материалы по истории издательства — так или иначе, буду очень благодарен тебе... за содействие».
Нечего и говорить — я был польщён и выразил готовность всячески помогать докторанту. У нас с АЛЕКСЕЕМ МИТАЕВЫМ завязалась переписка, я послал ему пакет со своими книгами и статьями. Он жил в Штутгарте, а на работу в университет ездил на поезде, пересекая франко-германскую границу взад-вперёд. Когда мы гостили в Женеве, он приехал туда и взял у меня первое большое интервью. Узнав, что мы каждый год ездим в Европу, звал навестить его в Штутгарте. И в 2005 году нам удалось выкроить две недели на эту поездку.
