То же самое относилось и к политико-социальным структурам в доступных нашему взору пяти тысячелетиях. При всём фантастическом многообразии форм, в каждой из них кто-то должен был трудиться, кто-то — заниматься организацией труда и распределением продукции, кто-то — воевать и управлять, кто-то хранить важную информацию и постигать мироздание. Эти четыре необходимые функции государственной жизни один к одному воспроизводили четыре главные функции любого животного организма: мышцы, кости, хрящи осуществляют перемещение в пространстве; желудок, лёгкие, кишечник, кровеносные сосуды обеспечивают обмен веществ; волевое начало «принимает решения», когда бежать, а когда пускать в дело зубы и когти; органы чувств и память инстинкта поставляют информацию необходимую для ориентирования в пространстве и времени. Абстрагируясь от частностей, мы получали возможность сравнивать различные государства по устройству в них четырёх главных функций общественной жизнедеятельности.
Во время плаваний по океану мировой истории особый сочувственный интерес вызывали у меня эпизоды успешного противоборства маленьких республик с огромными деспотиями. Навуходоносор в VI веке до н. э завоевал весь Ближний Восток, но не смог взять крошечную столицу финикийцев — портовый город Тир; Афинская республика в V веке устояла перед страшным персидским нашествием; Римская отбилась от галлов-кельтов, покоривших в IV веке всю Северную Италию; Венеция в течение XV–XVII веков н. э противостояла в Средиземном море турецкому гиганту; Голландия не дала себя покорить ни Испании Филиппа Второго, ни Франции Людовика Четырнадцатого (XVI–XVII века); Финляндия отбилась от Сталинских полчищ в веке XX; и в наши дни шесть миллионов израильтян выстаивают против напора 100-миллионного арабского мира.
В этом ряду история Псковской республики XIII–XV веков занимает своё почётное место. Как — каким чудом — отбивали псковские ратники раз за разом нашествия немцев, ливонцев, поляков, литовцев? Кто были те зодчие, что возвели неприступные стены Псковского кремля и купола собора Святой Троицы? Каким земледельческим талантом должны были обладать псковские крестьяне, чтобы извлекать обильные урожаи из этой небогатой земли, по которой я топаю в Алольский магазин и обратно? Летописи сообщают, что и в неурожайные годы голодающие со всей России тянулись на Псковщину, где хлеба всегда хватало. В том ли был их секрет, что никогда псковичи в своей республике не допускали холопства и крепостничества? Или в том, что их нравы отличались, по свидетельству заезжих иностранцев, честностью и человечностью? Или в том, что было на этих землях какое-то изначальное благословение, которое ощущали наши языческие предки, выбирая места для своих поселений и установки идолов?
Во всяком случае, наша компания горожан-дачников так прикипела сердцем к этим краям, что в течение семи лет никакие знаменитые курорты, никакой Крым, Сочи, Пицунда, не могли нас выманить с берегов Алоли и Великой.
17. «Ближе, ближе звон кандальный 1974–1975
Обыски и аресты
1974 год был заполнен атаками властей на непокорных литераторов. В январе из Союза писателей исключили Лидию Чуковскую, в феврале — Владимира Войновича. 11 февраля восемь человек ворвались в квартиру Солженицына, лауреата Нобелевской премии по литературе 1970 года, и увезли его в тюрьму Лефортово. Там, в одиночной камере, ему был зачитан указ, объявлявший его изменником родины, лишавший советского гражданства, и 13 февраля он был посажен в самолёт и вывезен в Западную Германию. В том же году, после исключения из Союза писателей, был вынужден эмигрировать Владимир Максимов.
В Ленинграде главным объектом для атак и травли был выбран профессор Ефим Григорьевич Эткинд. В домах шести его близких знакомых были проведены обыски, нацеленные на обнаружение материалов, связанных с подготовкой самиздатского собрания сочинений Иосифа Бродского. Из показаний семидесятилетней машинистки Воронянской КГБ уже знало, что Эткинд хранил у себя машинописные экземпляры книги «Архипелаг ГУЛАГ» и, возможно, способствовал их переправке за границу. Не выдержав пятидневных допросов, в августе 1973 году Воронянская покончила с собой, и после этого Солженицын дал своим зарубежным издателям разрешение опубликовать эту самую взрывную свою книгу осенью того же года.
Моё знакомство с Эткиндом началось во время дела Бродского. Перед отправкой на Запад стенограммы Вигдоровой он попросил меня и Бориса Вахтина как свидетелей, присутствовавших в зале суда, письменно подтвердить верность этих записей. Мы с симпатией относились друг к другу, но общение, по большей части, сводилось к случайным встречам в Союзе писателей. Годы 1971-73 я провёл в Москве и деревне, так что практически не принимал никакого участия в собирании стихов Бродского, осуществлявшегося Марамзиным и другими нашими общими друзьями: Борисом Вахтиным, Яковом Виньковецким, Яковом Гординым, Львом Лосевым, Михаилом Мейлахом, Людмилой Штерн и другими. Я даже не смог проститься с Бродским, когда его внезапно вынудили к эмиграции в июне 1972 года. Тем не менее, обыск у Марамзина (1 апреля, 1974) и последовавший за ним арест в июле — это уже было так близко ко мне, что пришлось срочно унести из дома и перепрятать часть моей подпольной библиотеки.
По возвращении из Чехословакии в сентябре 1974 друзья быстро ввели меня в курс событий, «обрисовали положение дел на фронте».
Во время апрельских обысков у Михаила Хейфеца обнаружили написанное им предисловие к самиздатскому собранию Бродского. На этом предисловии оказались пометки, сделанные читавшим его Эткиндом, — факт «хранения и распространения антисоветских материалов» налицо.
Следствие по делу Хейфеца тянулось пять месяцев, многих друзей и знакомых вызывали в качестве свидетелей, устраивали очные ставки с арестованным. В своих воспоминаниях Хейфец не без гордости описывает, как он «переигрывал» следователя, но потом признаёт, что тот «правил игры» не признавал и, проиграв, просто «хватал короля рукой, как Остап Бендер, или бил противника шахматной доской по голове». Суд проходил в сентябре 1974 года. Свидетеля Марамзина доставили в судебное заседание из внутренней тюрьмы Большого дома. Он попросил разъяснить ему, какие кары полагаются за ложные показания и какие — за отказ от дачи показаний. Судья Карлов во всеуслышание солгал: до семи лет и за то, и за другое. Марамзин заявил, что в Уголовном кодексе за отказ от дачи показаний указан максимальный срок — полгода. Судья промолчал.
Видимо, адвокат уговорил Хейфеца признать на суде свою вину, чтобы у него были основания просить об условном сроке. Но прокурор и судья заявили, что раскаянию подсудимого они не верят, и дали ему четыре года лагерей строгого режима и два года ссылки.
Дело Хейфеца оказалось для нас поучительным во многих смыслах. Главное: проступили некие правила, которым КГБ старается следовать при подготовке дела к слушанию в суде. Оказалось, что все данные, полученные путём тайной слежки, перлюстрации писем, прослушивания разговоров в квартирах или по телефону, предъявлять на суде не разрешалось — не столько потому, что это незаконно, сколько для того, чтобы скрыть своих агентов и методы слежки. Необходимо было найти живого свидетеля, который подтвердит полученную оперативную информацию, на их жаргоне — «закроет». К этому и сводилось по большей части противоборство следователя со свидетелем.
