Ему, Норвуду, пришлось кулаками расчищать себе путь в цивилизованных джунглях. Его окружали злые и ненавидящие лица, но он бил беспощадно, превращая ухмылки в кровавые гримасы боли…
А старичок, сидя в огромном мягком кресле, смешно гримасничал — кланялся, кашлял, вздыхал, потирал руки и дрожал, как осиновый лист осенью.
Миллиардер ощутил в груди прилив жаркой крови, предвестник неведомой ему радости.
Наконец, доброе дело было у него в руках.
Он внимательно изучил бумаги, которые старичок извлек из портфеля.
То были сложные и абсурдные чертежи, жалкие мечты школьника, переложенные на язык простейшей механики.
Строгий ум Норвуда кипел от возмущения, видя их несостоятельность.
Пробудился его здравый смысл, призывая гнев на того, кто посмел отнять у него время; его кулак обрушился на стол и длинная ваза из богемского хрусталя, где томилась черная орхидея, с серебряным стоном распалась на куски.
Его подхватил хриплый испуганный вскрик.
Старик дрожал и плакал, забившись в глубокое кресло.
Норвуд вспомнил о своих намерениях.
— Хорошо!.. — проревел он. — Хорошая работа!.. Заказываю!.. Вам хватит ста тысяч долларов?
* * *
Когда вошел служащий, у Норвуда в глазах все еще стоял маленький старикашка, которому никак не удавалось выбраться из кабинета — он поворачивал выключатель вместо ручки двери, ронял зеленый портфель, одновременно плакал и смеялся.
Служащий держал в руке чек, только что подписанный Норвудом.
— Господин Норвуд, этот чек…
В глазах хозяина вспыхнул гневный огонь.
— Что такое? Чек подписан! Почему он еще не оплачен?
— Простите, господин, предъявил его в кассу и…
Служащий в смущении колебался.
— И что! Вы думаете, у меня есть свободное время?
— Простите, простите… Он протянул чек кассиру. Он сильно дрожал и дважды пробормотал: «Такая радость… Такая радость». А потом упал…
— И?
— Умер…
Картина
Помните Грайда, ростовщика?
Пять тысяч человек должны ему деньги; на его совести сто двенадцать самоубийств, девять сенсационных преступлений, многочисленные разорения, крахи и финансовые потрясения.
Пять тысяч проклятий обрушились на его голову, вызвав у него только презрительную усмешку; сто тысяч первое проклятие убило его, убило самым странным и самым ужасным способом, который может присниться только в кошмаре.
Я задолжал ему двести фунтов; он ежемесячно драл с меня убийственные проценты; более того, сделал меня наперсником своих тайн… Он заставил меня возненавидеть самого себя, ибо приходилось сносить его злобные шутки, хихикать над насмешками, которыми он отвечал на слезы, мольбы и смерть обескровленных жертв.
Он заносил страдания и кровь в журнал и в бухгалтерскую книгу, где отмечал, как растет его состояние.
Сегодня я ни о чем не жалею, ибо мне дозволили увидеть его агонию. И я желаю такой же всем его алчным собратьям.
Однажды утром я вошел в его кабинет — перед ним стоял молодой невероятно бледный красавец.
Молодой человек говорил:
— Мистер Грайд, я не могу вам заплатить, но умоляю, не лишайте меня жизни. Возьмите эту картину. Это — мое единственное произведение. Вы понимаете, единственное? Сотни раз я начинал его… В нем вся моя жизнь. Оно еще не закончено — в нем кое-чего не хватает. Я пока не понимаю, как его завершить. Но я найду недостающую деталь и выкуплю картину. Возьмите ее в счет долга, который убивает меня и мою мать.
Грайд усмехнулся. Увидев меня, знаком велел посмотреть на картину средних размеров, прислоненную к библиотечным полкам. Я вздрогнул от удивления и восхищения. Я никогда не видел полотна прекраснее — из неясного туманно-грозового далека, из ночи и пламени, навстречу зрителю шел обнаженный мужчина божественной красоты.
— Я пока не знаю, как назову эту картину, — жалобно произнес художник. — Этот образ преследует меня с раннего детства; он явился из сна, как музыка снизошла с небес на Моцарта и Гайдна.
— Вы мне должны триста фунтов, мистер Уортон, — ответил Грайд.
Юноша сцепил руки.
— А моя картина, мистер Грайд? Она стоит вдвое, втрое, вдесятеро дороже!
— Через сто лет, — равнодушно сказал Грайд. — Мне так долго не прожить.
Но мне показалось, что в его глазах мелькнул огонек, замутивший неизменный серо-стальной взгляд.
Восхищение или надежда на огромный доход в будущем?
Грайд заговорил:
— Мне жаль вас. Но в душе я питаю слабость к художникам. Я возьму картину за сто фунтов.
Художник хотел заговорить, но ростовщик остановил его.
— Вы уже должны триста фунтов, теперь ежемесячно будете выплачивать десять фунтов и подпишете вексель на ближайшие десять месяцев… Постарайтесь быть точным по истечении одиннадцати месяцев, мистер Уортон!
Художник закрыл лицо своими прекрасными руками.
— Десять месяцев! Десять месяцев отдыха и спокойствия для больной мамочки. Она живет на одних нервах, мистер Грайд. Теперь я смогу спокойно работать ближайшие десять месяцев…
Грайд взял вексель и добавил:
— Но, по вашим собственным словам, в картине кое-чего не хватает. За десять месяцев вы должны закончить ее и дать название.
Художник дал обещание, и картина заняла свое место на стене, над столом Грайда.
Одиннадцать месяцев истекли. Уортон не смог выплатить свой долг.
Он просил, умолял, но напрасно; Грайд приказал распродать имущество несчастного. Судебные исполнители нашли мать и сына, спящими вечным сном — в комнате пахло угарным газом.
На столе лежало письмо для Грайда.
«Я обещал придумать название для картины. Назовите ее „Отмщение“. Я сдержу свое слово и закончу ее».
Грайд выразил недовольство.
— Прежде всего, название не подходит, к тому же, как он ее теперь закончит?
Он бросил вызов аду.
Однажды утром я заметил, что Грайд невероятно возбужден.
— Посмотрите на картину, — закричал он, увидев меня. — Вы ничего не замечаете?
Я не заметил никаких изменений.
Мое заявление обрадовало его.
— Представьте себе… — начал он. Провел рукой по лбу, стер пот и тут же продолжил: — Это случилось вчера после полуночи. Я уже лег, как вдруг вспомнил, что оставил на столе важные документы. Встал, чтобы убрать их. Я легко ориентируюсь в темноте — в доме мне известен каждый уголок — и вошел в кабинет, не зажигая света. Луна хорошо освещала комнату. Когда я склонился над бумагами, что-то шелохнулось между окном и мною… Посмотрите на картину! Посмотрите на картину! Это галлюцинация. А я не подвержен… Мне кажется, он шевельнулся… Так вот! Этой ночью мне показалось — нет, я видел руку, которая высунулась из картины, чтобы схватить меня.
