— Вы сошли с ума, — засмеялся я.
— Хотелось бы, — воскликнул Грайд, — ибо, если это правда…
— Разрежьте картину на куски, если верите в эту историю!
Лицо Грайда расцвело.
— Я не подумал об этом. Это было бы слишком просто…
Он извлек из ящика длинный кинжал с изящно отделанной рукояткой. Но, собравшись разрезать картину, вдруг опомнился.
— Нет, — сказал ростовщик. — Зачем терять сто фунтов из-за дурного сновидения? С ума сошли вы, мой юный друг.
И в ярости швырнул оружие на стол.
На следующий день я увидел перед собой не Грайда, а старца с сумасшедшим взором, трясущегося от жуткого страха.
— Нет, — завопил он. — Я не сумасшедший, идиот вы эдакий, я видел! Я встал сегодня ночью. И вот! И вот!.. Он вышел из картины (он кричал, заламывая руки). Посмотрите туда, трижды идиот… он украл у меня кинжал!
Я схватился руками за голову, мне казалось, что я схожу с ума, как и Грайд. Случившееся противоречило логике — человек на картине держал в руке кинжал, которого не было вчера. Я узнал тонкую резьбу — именно этот кинжал Грайд бросил вчера на стол!
Я заклинал Грайда уничтожить картину. Но скаредность снова оказалась сильнее страха.
Я не мог поверить, что Уортон сдержит слово!
…Грайд умер.
Его нашли в кресле без единой капельки крови в теле — горло зияло разверстой раной. Смертоносная сталь надрезала даже кожу кресла.
Я бросил испуганный взгляд на картину — лезвие кинжала по рукоятку было красным от крови.
Заброшенная обсерватория
— Я честный человек, — пробормотал проводник, — и хочу вас предупредить. Полтора года назад я проводил туда господина Грондара, а полгода спустя, весной, когда дорога вновь стала проходимой, мы спустили его труп. Три года назад я был проводником господина Майера, и мне пришлось быть среди тех, кто нес вниз останки несчастного. Ума не приложу, зачем вам надо рисковать жизнью в этой проклятой богом обсерватории?
Старый горец окинул своего спутника-здоровяка завистливым взглядом. Это был красивый малый с широченными плечами и мощной грудью, обтянутой тонким свитером. Удлиненные глаза смотрели добродушно, а улыбка располагала к себе.
— Я — англичанин, — произнес он с резким иностранным акцентом, — и от страха не умру.
— Вы думаете, господин Грондар боялся? — возразил проводник. — Он не только умел мечтать и наблюдать за звездами. Энергии у него хватало, да и смелости во взгляде было не меньше, чем у вас.
— Всё может быть, — уступил англичанин, явно не желая продолжать спор. — Э, да мы кажется уже прибыли… Право, это похоже на лунный пейзаж где-нибудь в окрестностях цирка Тихо.
Вряд ли можно найти более дикое и фантастическое зрелище, чем этот пиренейский пейзаж — цирк из гранита и базальта с отвесными склонами и острыми скалами.
Иностранец указал на странный холм с конусовидной вершиной, устремленной к небу. На крутом склоне торчало необычное сооружение.
— Это и есть та самая обсерватория, где четверо ваших предшественников погибли загадочной смертью, — сказал проводник. — Мсье, довелись вам увидеть их искаженные ужасом лица, вы не решились бы остаться на долгие недели и месяцы в этой каменной пустыне, где нет ни одной живой души. Стоит ли питаться консервами ради того, чтобы глазеть на звезды, которые и так отовсюду видны?
Подъем на громадный холм был труден, астроном два раза поскользнулся и упал, разбившись до крови, что вызвало новые причитания проводника.
— Дурное предзнаменование. Не пройдет и недели, как за вами в это проклятое место явится Конь Смерти.
— Конь Смерти?
— Он уносит души людей в ужасные глубины ада…
— Эстебан, друг мой, лучше помогите мне разгрузить мулов. А это вам на чай. Дни еще не так коротки, и вы успеете спуститься к подножию горы до темноты. Доброго пути и спокойной ночи!
Англичанин растаял в сырой мгле лачуги, где тускло поблескивала медь оптических инструментов.
Ученое общество, пославшее молодого англичанина наблюдать за звездами в это затерянное в Пиренеях местечко, явно ошиблось в выборе. Это был лентяй из лентяев — именно так подумали бы о нем почтенные члены общества, увидев его за работой. В первый день он долго возился с телескопом, дергая за разные ручки, завинчивая и развинчивая всякие колесики. В конце концов, что-то в телескопе разладилось, и медная труба нацелила свое око не в необъятный звездный океан, а в долину. После этого астроном набил табаком свою маленькую трубку из верескового корня и погрузился в чтение Диккенса, полное собрание сочинений которого он взял с собой. На шестой день он дочитывал «Записки Пиквикского клуба».
Правда, иногда ему случалось заниматься другим — он заваривал чай, открывал банки с джемом, тушеной говядиной и беконом.
* * *
В ту ночь цирк в горах был мелово-белым — вовсю светила луна.
Издалека доносился рев горного потока. Мягко шелестя крыльями, мимо пролетели два или три ночных хищника, и безлюдная местность стала еще печальнее и таинственнее.
— Хм, — произнес астроном, — я, кажется, немного взволнован? Какая странная ночь! Почему? Не знаю. Ведь я не боюсь ни своей трубки, ни банки с тушенкой, ни романа Диккенса. Даже это место меня не страшит. И все же мне не по себе! Еще немного, и я, похоже, начну боксировать с этой банкой сливового джема. Что-то должно случиться.
Он потихоньку выскользнул из хижины. Выбирая путь, спустился с холма. Ему казалось, что в ночном сумраке скрывались враждебные незримые существа, следящие за ним.
— Ох!..
Он вскрикнул, не сумев сдержаться.
Шагах в ста от него, в густой тени что-то шевельнулось, потом тишину разорвал странный звук. Словно в стаканчике гремели игральные кости.
Молодой человек вжался в землю. Движущееся существо обретало четкость — оно было до смешного хрупким, нереальным, словно сотканным из прямых и кривых линий, ярко блестевших в темноте ночи.
— Конь! Конь Смерти!
Англичанин заорал, и эхо насмешливо подхватило:
— Смерти!
Не разбирая дороги, молодой человек кинулся в обсерваторию. Скелет размеренно спускался в долину, жутко усмехаясь в лунном свете.
* * *
Несчастный ученый с глухим стоном приподнялся на кушетке. Во время своего безумного бегства, он оставил дверь открытой.
— Мне страшно! Мне очень страшно! — громко сказал он.
Потемнело, луна скрылась за высокими горами. Дрожащей рукой астроном зажег фитильную лампу.
Она разгоралась медленно, и свет ее играл на меди инструментов и в стеклах линз. Вдруг горящая спичка выпала из его ослабевших пальцев, руки судорожно вцепились в грудь, он с хрипом попытался вдохнуть воздух и со слабым стоном ничком повалился на землю.
