– Niech żyje imperator!
– Императору Наполеону – слава!
Так и орали уланы, так и летели, вне себя от счастья… Не заметили батареи… а когда заметили, так уже поздно было.
– Первая батарея… Пли!
Ахнули пушки. Просвистела над травою картечь.
Вторая батарея… Третья… Четвертая…
Словно какой-то недобрый великан скосил косой неудержимую польскую лаву! Вот только что были уланы… все такие из себя грозные, удачливые, веселые… И вот вам!
– Батарея залпом… Пли!
Слабый ветер не сразу уносил дым. Но куда стрелять, артиллеристы знали точно. Когда ж дым развеялся…
Императорские уланы представляли собой весьма жалкое зрелище!
Большая часть погибла – на поле брани вперемешку лежали и люди, и кони. Те же, кому повезло, чуть помешкав, повернули обратно… понеслись прочь… Кто смог. Очень и очень немногие.
* * *
– C’était merveilleux, monsieur le lieutenant-colonel! – подбрасывая в костер хворост, заходился в восторженном уважении юный корнет Розонтов. – Нет, право же, чудесно! Как вы их… как вы здорово все придумали с этими пушками.
– Ну, полноте, полноте, корнет, – Давыдов нарочито конфузливо кривился, набивая трубку трофейным французским табаком. Набив, вытащил из костра горящую головню, прикурил, пуская клубы дыма.
– Господин подполковник, Денис Васильевич, – не отставал подросток. – А вы, верно, вскорости на эту победу оду напишете? Подобно тому, как генералу Кульневу писали… Ведь напишете же, да?
Денис ухмыльнулся:
– Что ж, может, и напишу… Эх, где же сейчас Кульнев, друг мой славный? Сколь военных верст пройдено с ним… И верст – победных, не нынешних.
Тут все помрачнели. Слишком затянувшееся отступление не приносило радости никому. Узурпатор пер, как бык, упорно и неотвратимо. Правда, он так и не смог разбить русские армии в приграничном сражении, но… Но все же отступать было не комильфо! Ладно раньше, в Восточной Пруссии, под Аустерлицем и Фридландом… но здесь, на своей земле! Отдавать на разграбление врагу нивы, города и села… Что-то не то делал главнокомандующий и военный министр Барклай-де-Толли! Что-то не то… То ли это слишком затянувшаяся осторожность, присущая невозмутимому шотландцу, то ли… То ли дело пахло откровенным предательством!
От осознания всего этого не хотелось ни обмывать случившуюся победу, ни петь. Поднявшись на ноги, Денис Васильевич лично обошел караулы, проведал раненых да отправился спать в походную свою палатку, разбитую расторопный слугою Андрюшкою, верным крепостным парнем, что скитался вместе со своим барином уже далеко не первый год. И под Прейсиш-Эйлау были, и в Тильзите, и в снежной Суоми…
Суоми…
Колдун! Проклятый финский колдун…
Не доходя до палатки, Давыдов присел к догорающему костру, снова раскуривая трубку. Пристрастился к курению, чего уж! Зато пить – особо не пил и – боже упаси – никогда не игрывал в карты.
В темном бархатном небе мерцали холодные звезды. Кусок серебристого месяца, похожий на горбушку ржаного крестьянского хлеба, зацепился за вершину высокой раскидистой липы, запутался в ветках, завис, заливая тусклым светом разбитый гусарский лагерь. Догорающие кострища, стреноженных лошадей, стройные ряды палаток и шалашей.
Палатки… Затянувшись, Денис выпустил дым и прикрыл глаза. Вдруг подумалось – вот сейчас бы услышать гитарный перебор да какую-нибудь туристскую песню… можно про перекаты или про жену французского посла. Или даже – «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались»!
Или Визбора… Ибо в теле гусарского подполковника и знаменитого поэта вот уже седьмой год находилась душа его почти полного тезки, тоже Дениса, и тоже Давыдова, только не помещика, не хвата, а… А недоучившегося студента академии полиции, человека двадцать первого века! Дениса… или, как его звали все – Дэна… Просто как-то раз вызывали духов… И душа Дэна вдруг оказалась в теле гусара… А потом и осталась там навсегда, ибо суровый лапландский колдун Кройто отнял и погубил душу истинного гусара. Остался Дэн. Который, правда, теперь знал и умел многое… и многое помнил не своего, к примеру – как и все дворяне, бегло говорил по-французски.
Ах, Кройто, Кройто, чертов колдун. Все бы по-хорошему, кем бы сейчас был Денис в той, прошлой, жизни? Может быть, в РОВД, опером. Уже бы до капитана дослужился… Ну да – двадцать восемь лет, возраст солидный. Или не опером, а в следственном комитете – старшим следователем. Или… да всякое могло быть! Могло… А он вот здесь, летом 1812 года, командует Ахтырским гусарским полком.
И ведь неплохо, к слову сказать, командует – стыдиться нечего! Если бы вот еще не отступали…
Нельзя сказать, что Дэн не пробовал вернуться обратно. Пробовал. Даже связался с одной лапландской ведьмочкой. Та ему и нагадала – не вернешься, мол, никогда. Поскольку там, в будущем, ты уже есть… или следователь… или опер… или кто-нибудь еще. Наверняка женился уже… впрочем, может, и нет…
Дэн заснул лишь под утро, устав не столько от боя, сколько от нахлынувших мыслей. Утром разбудила труба, а потом был длинный переход под Царево-Займище, и опять отступление, и изнуряющая жара. А вскоре пришло радостное известие: государь-император высочайшим рескриптом назначил нового главнокомандующего: Михаила-Илларионовича Кутузова!
Денис немедленно помчался в штаб второй армии. И вовремя – светлейший князь Кутузов как раз проводил войсковой смотр, на котором присутствовали многие прославленные – и не очень – генералы. Давыдов узнал самоуверенного наглеца Беннигсена и чем-то похожего на бульдога Толя. Долговязый Барклай невозмутимо держался чуть позади всех, рядом же с ним Денис, к радости своей, заметил князя Петра Ивановича Багратиона и румяного генерала Ермолова, двоюродного своего братца.
К нему-то и подскочил Давыдов, как всегда – «в ожидании новостей».
Ермолов расхохотался:
– Да новости все ты уже видел! Приехал Кутузов…
– Бить французов! – немедленно скаламбурил молодой человек.
Тем не менее и при новом главнокомандующем армия продолжала отступать. Давыдов на привалах раздумывал, пыхтя неизменной своей трубкой, что-то прикидывал, рассчитывал, вспоминал…
И, кое-что удумав, напросился-таки на аудиенцию к бывшему своему командиру князю Багратиону.
Прославленный военачальник встретил гостя с радостью:
– Ах, Денис, Денис! Жаль, нынче ты не у меня в адъютантах… Понимаю – сам командиром стал! Подполковник, ишь ты… Лихо ты улан, лихо! Чего пришел-то? Вижу, вижу – глаза хитрые. Небось, задумал что.
– Задумал, Петр Иваныч, – скромно потупился гусар. – Правда, не я это все придумал… Испанцы еще – герильяс… или вот Барклай тоже отправлял «партии».
– Герильяс, говоришь? – князь настороженно почесал длинный свой нос. – Партии? А ну-ка, давай, рассказывай!
