– Ой!
– Прошу извинить, мадам, – унтер-офицер поклонился, пряча улыбку в усах. По-русски он изъяснялся неплохо, наверное, не так давно служил гувернером у кого-нибудь из местных помещиков средней руки. – Вы никого здесь не видели? Никто не заходил?
– Нет, нет, никто, – хором промолвили «супруги».
– Тогда еще раз прошу извинить. Все, что надо, мы уже увидели.
Вежливо отдав честь, унтер повернулся к выходу, не забыв прихватить и своих солдат, довольно пялившихся на Софью:
– Eh bien, que vous vous êtes levés, fous? Pas vu des femmes nues? (Ну, что вы встали, олухи? Не видели голых женщин?)
С этими словами бравые вояки спешно покинули помещение.
– Ой!
Проворно выскочив из кадки, Сонечка поспешно завернулась в простыню и укоризненно погрозила пальцем «служанке»:
– Ты что же воду-то льешь, черт бы тебя взял! Студеная же!
– Прошу простить… – покраснев, мальчишка смущенно потупился. – Я… я сейчас уйду… И… благодарю вас!
– Нет, сейчас ты никуда не пойдешь, – покачал головою гусар. – Что, не видишь – облава. Попадешь, как кур в ощип.
– Сейчас я спокойно оденусь, – юная Сонечка одарила парнишку улыбкой. – И мы все отправимся на променад по городским лавкам. Там ты от нас и отстанешь. Есть куда идти?
– Есть, – хлопнув глазами, подросток закусил губу. – Пока есть… Хоть и все мои друзья погибли… почти все.
– Трактирный прислужник Василий и старик-музыкант? – помогая Софье одеться, педантично уточнил Давыдов.
– Да, Исаак, – мальчишка снова вздохнул. – Он не старик, просто седой.
– А тебя как зовут?
– Эфраим. Эфраим Белькович.
– Значит, ты – иудей! – завязывая шнурочки на ботах, ахнула Сонечка. – И старик – иудей…
– А Василий – выкрест, – Эфраим покусал губы. – Мы дружили. До войны моя семья имела лавку… Потом пришли французы… разграбили и забрали всё. Отца и братьев убили… просто пристрелили, как собак. Хорошо, матушка умерла раньше… не дожила до того дня.
– Так место твое – надежное? – спускаясь по лестнице, Денис с самым безмятежным видом кивнул портье.
– О, вполне надежное, да. Мы там бы и спрятались, отсиделись бы, пока… Пока французов бы не прогнали, – махнув рукой, Эфраим едва не запутался в платье и чуть было не упал. Хорошо, Софья вовремя поддержала его под руку.
– Прошу извинить, мадам…
– Ничего, – выйдя на улицу, Денис внимательно осмотрел двор… у всех телег и колясок уже прохаживались французские солдаты.
– Мы сейчас пойдем с тобой, Эфраим, – не переставая улыбаться, тихо промолвил полковник. – Видишь ли, французы вовсе не дураки. Унтер уже опрашивает коридорного, солдаты шарят везде. Так что, о тебе скоро все выяснится, мой юный друг. Вернее – о нашей служанке… Которую по приезде никто из обслуги в глаза не видал.
Софья взяла Давыдова под руку:
– Что же, мы бросим здесь все наши вещи, возок?
– Конечно, бросим, – незаметно оглядываясь по сторонам, негромко расхохотался Дэн. – Уверен, в гостинице нас будет ждать засада. Зачем зря рисковать? Ведь нужно еще выполнить задание.
– Да-да, задание, – синие, как высокое весеннее небо, глаза Сонечки вспыхнули решимостью и отвагой. Вспыхнули, но тут же погасли.
– Боюсь, его теперь трудно будет выполнить, – озабоченно вздохнула девушка. – После всего того, что случилось.
Порыв ветра понес, потащил за собой желтовато-бурые шуршащие листья, заиграл в лужах веселой рябью. Пара кленовых листочком упала Софье на шляпку, да так и зацепилась там, словно два узорчатых багряных пера.
– Думаю, что ваши опасения, Сонечка, преувеличены, – покачав головой, полковник глянул на Эфраима:
– А? Что скажете, молодой человек? Вы ведь много чего вызнали о маркизе де Монтегюре! Ведь так?
– Так, – безразлично кивнул мальчишка, – Жаль, что все зря.
– Ничего и не зря! – Сонечка вновь сверкнула глазищами. – Ты знаешь, парень, что чуть было не спутал нам все карты? Хорошо, не убили… Но сейчас ты нам должен рассказать о маркизе всё! Его привычки, друзья, подруги, где любит бывать…
– Он любит молодых женщин, – скосив глаза на Софью, Эфраим покраснел. – Ну, вы понимаете…
– Понимаем, – хмыкнула Сонечка. – Можешь не стесняться. После того как ты мне спинку мыл – чего уж!
Денис едва сдержал улыбку! Вот молодец девчонка – за словом в карман не лезет. Не смотри, что девятнадцатый век.
– Ну, давай, давай, рассказывай же!
– Не так много мы и узнали, – юный музыкант пригладил рукой растрепанные ветром волосы. – Но все же кое-что… И самое главное – дормез!
– Что – дормез?
– Ну, эта его карета… Там жить можно, там есть все, чтобы… – тут мальчишка замялся и вновь густо покраснел, хотя, казалось бы, уже было некуда. – Все, чтобы принимать женщин.
– Откуда он этих женщин берет? – быстро уточнил Дэн. – Кто-то их ему приводит, или они сами…
– Когда как. Говорят, есть у маркиза особо доверенный слуга. Он и ищет, отправляет или приводит сам.
– Прямо в дормез? – Софья задумчиво покусала губы и спросила, как зовут слугу.
– Слугу зовут Николя. Узколицый такой и нос, как слива. Я видел его на запятках, когда… когда…
Тут парень закручинился и даже пустил слезу: незадачливых своих друзей-сообщников было ему жалко до слез.
– Сейчас направо, – успокаиваясь, Эфраим показал рукой. – Теперь вот сюда, в подворотню… Почти пришли уже. Вот этот дом… Вы покуда постойте, а я…
Юный музыкант скрылся в небольшом палисаднике. В чем был, так и пошел – в Сонечкином дорожном платье, надетом поверх кюлотов. Рубашку пришлось выбросить там же, в гостинице. Разрезали на тряпки да бросили, чего уж.
За палисадником – пара яблонь, крыжовник, слива – виднелся приземистый деревянный дом, когда-то весьма добротный, на массивном фундаменте, с резными наличниками и расписными ставнями. Большая часть окон нынче была заколочена досками, хотя дом вовсе не производил впечатление брошенного. В нем жили… точнее – пользовались небольшой его частью.
Полковник и юная мадемуазель ждали молча, любуясь осенней улицей, почти деревенской, с одноэтажными домиками, утопающими в яблоневых садах. Улочка эта, ухабистая и грязная, похоже, тянулась до самой окраины Вязьмы, выводя на старый смоленской тракт.
Покусывая губы, Дэн думал о Софье, в который раз уже задавая себе вопрос – а вправе ли он использовать девушку так? Таким вот не очень… гм-гм… нравственным образом. Нет, будь она его современницей, то никаких вопросов бы не возникло, однако начало девятнадцатого века – время другое, куда более строгое… а лучше сказать – ханжеское. Вот именно – ханжеское! Иначе бы, с кем «тусили» господа гусары? Кто оптом имел от них детей? Все те же светские дамы, правда, в большинстве своем – замужние.
