От лесной дорожки до стерни, где располагались французы, было всего-то метров двести. Секунды для всадников! Так что от выстрелов партизаны лишь пригнулись… Да, увидев глаза врагов, грянули лихое «ура!».
Верный конь вынес Дениса Давыдова прямо по центру растянувшихся вражеских линий. Какой-то гренадер со штыком наперевес бросился на гусара. Осадив коня, Дэн хлестко, почти без замаха, ударил врага саблею, почти физически ощущая, как входит в еще живое тело острый клинок, рассекая жилы, мускулы, кости…
Брызнула кровь, но что там стало с гренадером – убит ли, ранен ли, – полковник уже не видел, он мчался вперед, увлекая свою малую армию в лихую атаку!
– Ур-ра, братцы!
– Ур-ра-а-а!
Позади, с флангов, донеслись ружейные залпы. Стреляла партизанская пехота. Конники же – гусары и казаки – неслись, рубили, кололи, заходясь в справедливом неистовстве, разя и убивая врагов.
Первая линия французов дрогнула… побежала… оказалась буквально смятой! Неудержимый натиск партизан просто-напросто опрокинул ее на вторую линию обороны… а вторую – тотчас же! – на третью.
Враг не выдержал напора, дрогнул, побежал…
– Ур-ра-а-а-а!
Однако битва еще была не кончена: два эскадрона попытались преградить русским дорогу… Давыдов лишь обернулся в седле, махнул саблею…
– Ур-ра-а-а!
Гусарская армада в армяках с гиканьем развернулась лавой… Враги не стали дожидаться удара – бежали, бежали трусливо, как последние подонки, гнусная сволочь войны. Партизаны преследовали их почти до полудня: стреляли, рубили, кололи. И поделом! Поделом…
* * *
Вечером делали жженку. В трофейных французских обозах нашлось и шампанское, и вино, и сладкая виленская водка. От прошлых рейдов у партизан осталась еще половина сахарной головы, ее и жгли, восторженно наблюдая, как плавленый сахар стекает по сабле, падает с шипеньем в шампанское, щедро сдобренное водкой…
– А ну, господа гусары! – лихой поручик Дмитрий Бекетов, орудуя половником, словно заправский повар, ловко разлил жженку по кружкам.
Коленьке Розонтову, корнету, досталась, пожалуй что, самая большая – парнишка едва удерживал ее в руках.
– Не журись, корнет! – расхохотавшись, поручик хлопнул Коленьку по плечу. – Французские вольтижеры тебе по зубам… Неужто какая-то жженка не по силам?
Последняя фраза Бекетова потонула в громком хохоте гусар. Корнет не обиделся – смеялись-то по-доброму, без всякой зависти или злобы.
– На вас, господин Розонтов, представление в штаб-квартиру ушло, – пригладив бороду, не преминул напомнить Давыдов. – Штаб-ротмистр Бедряга повез… ну, вы знаете. Не только на одного Розонтова – на многих.
– Ой… – Коленька вдруг дернул ресницами, запунцовел, словно кленовый лист, тронутый осенним багрянцем. Поморгал, шмыгнул носом и не шибко решительно, как-то совсем по-детски, спросил:
– А что там… в представлении-то? А, Денис Васильевич?
– Не меньше чем на генерала должно! – хохотом грохнул поручик.
Тут подхватили и все: гусары они и есть гусары – зубы поскалить только дай!
– Анна с мечами ему!
– Владимир первостепенный!
– Сабля золоченая! От самого государя!
– А ну-ка, цыть! – прикрикнул полковник. – Что бы ни было… что бы ни пришло… А корнет у нас – геройский! Вам ли не знать?
– Да уж, Денис Васильевич, знаем!
– Вон, и в последнем бою… Как он того француза, а?!
– Молодец, корнет! Всем гусарам гусар.
– Вот за это, господа, и выпьем!
Собравшиеся разом сдвинули кружки, чокнулись… заходили на жилистых шеях кадыки…
Коленька пил старательно и с самым бравым видом. Но все же видно было – целой-то кружки ему еще многовато. Заметив это, Денис быстро поставил свою:
– А ну, поделись-ко, брат! Отливай, отливай. Неужто жалко для своего командира?
– Ох, Денис Васильевич… – еще больше покраснел корнет. – Господин полковник… да для вас разве жалко чего? Жизнь отдам – коль прикажете…
– Жизнь за Отечество отдавать надо, – хлебнув, Давыдов наставительно погрозил пальцем. – Только за него одно!
– А за любимую женщину? – тут же поинтересовался Бекетов.
Полковник, однако же, не растерялся:
– А любимая женщина, поручик, как семья, как друзья-подруги – это все в понятие Отечество входит, вот оно как!
Что ж… пришлось выпить и за Отечество… потом – за победу… Ну, и за государя-императора, как же без этого? Хоть и не жаловал Александр Павлович Дениса, а все же выпить за него пришлось. Все же и государь в понятие Отечество входил тоже. Больно уж слово оказалось емким!
Партизанский свой бивуак гусары разбили нынче в селе Дубрава, и в самом деле располагавшемся средь высоких и могучих дубов! Помня доброго своего друга и командира Якова Петровича Кульнева – ныне, увы, принявшего геройскую смерть от неприятельской пули, – Денис выбрал для своего штаба самую неказистую избенку, завалив все сени продуктами из французских обозов. К вящей радости хозяев и их детей! Пирушку же устроили не там, а в просторной избе деревенского старосты Викентия Рдеева, человека практичного и весьма неглупого. Немного сутулый, с окладистой крестьянской бородою, Рдеев всегда одевался очень опрятно, но неброско – в кафтан темного сукна, смазные сапоги и картуз – тоже темный, неброский.
Собственно говоря, точно так же уже давно выглядели и все партизаны, разве что кроме освобожденных из плена новичков. Те либо донашивали старые свои мундиры, либо надевали французские – крестьянской-то одежки на всех не напасешься, ага!
Как понял Дэн, староста Викентий Рдеев относился к тому типу крестьян, вполне себе зажиточных и даже богатых, коих еще называли новомодным словом «капиталистые», от слова «капитал», упомянутого в толстенной книжке знаменитого английского экономиста Адама Смита, не читать которого среди молодых московских дворян давно уже почиталось чистейшим свинством.
Викентий арендовал у своего же помещика несколько выгонов, заливной луг и покосы, держал большое стадо коров и, окромя зерновых, сеял еще лен и сахарную свеклу. И то и другое перерабатывалось здесь же, на специально построенных «заводиках». При всем при этом Рдеев по-прежнему оставался крепостным, добросовестно платя оброк барину – Семену Яковлевичу Храповицкому, местному предводителю дворянства, оказывающему партизанам всемерную помощь. Выкупить себе и семье «волю» старосте покуда не удавалось – уж слишком невыгодно это было помещику. Оброки-то Викентий платил ого-го!
Староста-то и завел разговор про капитал, про землю, про сельскохозяйственное производство. Вернее, задел эту тему Бекетов, уж непонятно, как и зачем. То ли чью-то дочку помещичью вспомнил, то ли – добрую лошадь. Под веселый-то разговор, под песни да выпивку – оно бывает.
