– На основании чего вы сделали такие выводы?
– То, что вы съедаете и выпиваете, распадается в организме, причем углерод, кислород и азот откладываются в костях. Три этих элемента имеют различные устойчивые соотношения изотопов, разнящиеся в зависимости от вида пищи и источников воды. На основании соотношений этих изотопов мы можем определить, что ел и пил человек в течение, скажем, последних двадцати лет его жизни.
– Пил?
– Да. По мере того как вы поднимаетесь выше по долготе, соотношение изотопов кислорода в питьевой воде меняется.
– Интересно. И с какой широты вода, которую он пил?
– От сорока до пятидесяти пяти градусов. В Северной Америке это соответствует приблизительно береговой линии от Нью-Джерси до Ньюфаундленда и территории западнее этой линии. Этот тест не очень точен.
– А питание?
– Пшено в основном он получал из хлеба, а ячмень, скорее всего, из пива. Добавьте рыбу и другие морепродукты – и вы получите классическую диету прибрежного жителя середины девятнадцатого века. Я проверяла кость на наличие антител. Получила положительный результат на малярию.
– Малярия опять же свидетельствует о том, что это моряк. Разве нет?
– Совершенно верно. И еще положительный результат на туберкулез.
– То есть он переболел туберкулезом?
– Нет, он был слишком здоровым. Практически любой человек, живший в те времена в портовом городе, при тестировании показал бы положительные результаты на туберкулез. Все находились в группе риска.
– Понятно. Что-нибудь еще?
– Если свести все это воедино, то я бы сказала, что мы имеем здесь дело с крупным, сильным, здоровым сорокалетним афроамериканцем, по профессии моряком, который работал руками, возможно, был рулевым или марсовым, и происходил он, вероятно, из довольно благополучного социально-экономического класса, поскольку мы не видим следов плохого питания, если исключить цингу. Он родился около тысяча восемьсот сорокового года и умер около тысяча восемьсот восьмидесятого. Если не находился в море, то жил в прибрежном городе. По крайней мере часть времени на море он проводил в тропиках.
Агент ФБР задумчиво кивнул:
– Превосходно, доктор Ганеш. Воистину превосходно.
– Кости говорят со мной, мистер Пендергаст. Они рассказывают мне свои истории.
Бледный человек поднялся:
– Спасибо. Вы очень помогли. А теперь, если не возражаете, я хотел бы забрать образец.
Ганеш улыбнулась:
– Я бы и рада удовлетворить вашу просьбу. Но дело в том, что каждый вопрос, который я задаю, съедает крохотный кусочек кости. Кость рассказывает свою историю и понемногу умирает. К сожалению, эта кость, рассказав свою историю, перестала существовать. – Она развела руками.
Бледный человек тут же взял одну ее руку в свою, холодную и гладкую на ощупь:
– Я склоняю голову перед вашим умением говорить с мертвыми, доктор Ганеш. – И поцеловал ей руку.
После его ухода Ганеш еще долго ощущала прилив крови к лицу и жар.
9
Констанс вошла в дверь, остановилась и нахмурилась, выразив свое инстинктивное неодобрение. Это место скорее напоминало лавку старьевщика, чем историческое общество. На стенах было развешано много разных вещей: выцветшие карты, старые сети, буйки, гарпуны, багры, рога нарвала, парусные иглы, панцирь гигантского омара на дощечке, еще одна дощечка с образцами морских узлов, старинные фотографии Эксмута. В середине музея располагалась рыбацкая плоскодонка длиной около двадцати футов, с несколькими рядами весел между деревянными шкантами.
Когда Констанс вошла, раздался звон дверного колокольчика, и вскоре перед ней предстал нетерпеливый седовласый человек с довольно крупными ушами, прилепленными к узкому костлявому лицу. На бейджике значилось: «Кен Уорли, волонтер».
– Приветствую вас, – сказал волонтер, появляясь в поле зрения Констанс и предлагая ей брошюру. – Добро пожаловать в Эксмутское историческое общество и музей!
Стараясь быть вежливой, Констанс взяла брошюрку и пробормотала:
– Спасибо.
Она начала внимательно разглядывать лодку, надеясь, что волонтер исчезнет.
– Прекрасная плоскодонка, вам не кажется? «И старика с прозреньем в угол бросят»
[10]. Это девиз нашего маленького музея.
Проанализировав перевранную шекспировскую строку, Констанс машинально поправила его:
– «С презреньем».
Внезапное молчание.
– Вы уверены? Я должен это перепроверить.
– Не нужно ничего перепроверять, – сказала Констанс. – Вы ошиблись.
Замолчав на время, Кен Уорли отступил к своей груде брошюр и занялся большим регистрационным журналом – открыл его и принялся листать. Констанс, изучавшая старинные карты Эксмута и окрестностей, висящие в рамках, чувствовала, что он в нокдауне, но не нокаутирован.
– Вы не хотите назвать свое имя для специальных рассылок и извещений о мероприятиях? – спросил он, показывая на регистрационный журнал.
– Нет, спасибо. Я тут подумала, а где вы храните архивы?
Уорли моргнул:
– У нас нет архивов.
– У города нет никаких бумаг? Кадастровых книг? Регистрации браков?
– К сожалению, архивы были утрачены во время страшного урагана тридцать восьмого года. Его называют «Янки Клиппер». Он уничтожил старые городские доки, разрушил полгорода. В Эксмутском заливе до сих пор можно увидеть руины. Живописное зрелище, на свой манер.
– Значит, кроме этого, у вас ничего нет?
– Может показаться, что это не много, но каждый экспонат здесь имеет свою историю. Например, эта плоскодонка из Ньюберипорта, которой вы восхищались, использовалась для охоты на больших синих китов. Когда замечали китов у Кроу-Айленда, люди бежали к берегу, спускали эти плоскодонки на воду, преследовали кита, вонзали в него гарпун и тащили на берег, разделывали его прямо там. Вы представьте, сколько для этого требовалось мужества, силы – «Назло Фортуне, сотрясая меч, дымящийся кровавою»
[11] приправой!
– «Расправой».
Молчание.
– Я абсолютно уверен, что «приправой», – сказал Уорли непреклонным тоном. – В молодости я был драматическим актером, а потом двадцать лет служил режиссером в старом Эксмутском театре.
Чувствуя, как в ней нарастает раздражение к этому назойливому человеку, Констанс проигнорировала его и вернулась к экспонатам, разглядывая помещенные в рамочки изображения кораблей, статьи, посвященные штормам, обломкам кораблей и легендам о захороненных пиратских сокровищах. Краем глаза она увидела, что Уорли уселся на свой стул с регистрационным журналом и занялся кропотливым надписыванием конвертов от руки. Она надеялась, что этой работы ему хватит по крайней мере до того времени, когда она закончит осматривать музей.
