Закрыв за собой дверь, Констанс включила фонарик и прошлась лучом по видавшей виды старинной мебели. Она принялась рассматривать каждый предмет по очереди: холщовые коврики, кровать с огромным изголовьем, маленький книжный шкаф, набитый потрепанными томиками в мягкой обложке, туалетный столик, письменный стол с убирающейся крышкой.
Констанс во многих отношениях была неприспособлена к современному миру: к его подмене вежливости фамильярностью, к его одержимости технологиями, к его лихорадочному соединению земного и эфемерного. Но в одном она все же разбиралась неплохо – в хранении тайн, искусстве, почти полностью утраченном в современную эпоху.
И чутье говорило ей, что эта комната хранит какую-то тайну.
Она подошла к туалетному столику, осмотрела его, не трогая руками. Потом перешла к столу с убирающейся крышкой, осмотрела, ни к чему не прикасаясь, несколько книг и бумаг, лежащих там.
В тот единственный раз, когда она видела историка, он сидел за столиком в вестибюле гостиницы. Перед ним лежал потрепанный блокнот в кожаном переплете, и историк усердно записывал в него что-то, одновременно сверяясь с чем-то похожим на грубую карту или диаграмму. При этом воспоминании Констанс почувствовала острый приступ боли: каким, вероятно, страшным и жестоким был его последний миг на земле!
Насколько она помнила, блокнота в номере не нашли. Но она не сомневалась, что историк вел что-то вроде дневника. Нигде, кроме как здесь, он не мог находиться.
Констанс отступила назад и принялась с помощью фонарика заново изучать содержимое номера. Внезапно в ее памяти всплыли слова Пендергаста: «Как только мы вычислим, что стало известно Маккулу, мы будем точно знать, почему похитили скелет».
Старое здание застонало под свежим порывом ветра.
Маккул был всего лишь временным постояльцем. Поэтому он не мог иметь здесь каких-нибудь хитрых, изощренных тайников, обустройство которых требует времени, – она видела немало таких, бродя по подвальным коридорам особняка на Риверсайд-драйв. Например, он не мог снять плитку со стены в ванной, не мог срезать обои в поисках полости в стене. В любом случае, хотя он и был одержим своим маленьким проектом, у него не было причин считать, что кто-то активно пытается похитить результаты его разысканий. Если он и скрывал какие-либо документы или другие вещи, то в каком-то легкодоступном месте, на которое не обратит внимания горничная, делающая поверхностную уборку.
Констанс подошла к маленькому книжному шкафу и, опустившись перед ним на колени, принялась одну за другой сдвигать книги в сторону. За ними ничего не обнаружилось. Не спрятал Маккул блокнот и среди книг, на манер «Похищенного письма»
[29].
Поднявшись, Констанс медленно провела лучом фонарика по комнате в поисках каких-нибудь особенностей конструкции, каких-либо признаков старения или износа, которые мог бы использовать к своей выгоде Маккул.
В середине пола был слишком большой зазор между двумя досками. Констанс снова опустилась на колени, достала старинный итальянский маньягский
[30] стилет, который с недавних пор стала носить при себе. Она нажала кнопочку, встроенную в перламутровую рукоятку, и выпустила маленькое тонкое лезвие.
Ей понадобились считаные секунды, чтобы понять: доски закреплены и поднять их невозможно.
Подзор кровати почти касался пола. Но его кромка была пыльной – никто давно не прикасался к нему, ничего не прятал за ним.
Констанс поднялась еще раз и подошла к столу с убирающейся крышкой. У него имелось четыре маленьких ящика наверху, по два с каждой стороны, и четыре более крупных ящика внизу. Один за другим она вытащила маленькие ящики, наполненные выцветшими эксмутскими почтовыми открытками и писчей бумагой с изображением гостиницы, и осмотрела пространства за ними. Ничего, кроме опилок и остатков паутины. Потом она принялась по одному вытаскивать большие ящики внизу стола, ставила их на пол, рассматривала их содержимое в луче света, обшаривала лучом фонарика образовавшиеся полости, ощупывала их верхние края пальцами.
Когда она вытащила нижний правый ящик, из полости за ним раздался тихий хлопок. Констанс быстро навела луч внутрь. Там были спрятаны два предмета: тонкий блокнот в кожаном переплете и какой-то журнал – они стояли на торцах за закрытым ящиком. Констанс достала их, вернула ящик на место, села на кровать и начала изучать находки.
То, что она приняла за журнал, на деле оказалось каталогом аукциона «Кристи» в Лондоне. Каталог под названием «Великолепные драгоценности из аристократического имения» был выпущен двумя годами ранее. В некоторых местах лежали закладки, но никаких записей или меток на страницах она не увидела.
Констанс нахмурилась, задумчиво разглядывая обложку каталога. Потом она отложила его, открыла блокнот в кожаном переплете и принялась листать страницы, исписанные неразборчивым мелким почерком. На одной из страниц она остановилась и стала читать внимательно.
28
5 марта
Утро и большую часть дня я провел в Уорикшире, посетил Харвелл-Оссори. Крайне полезная поездка! Харвеллы – старинное английской семейство, которое, к сожалению, слишком вульгаризируется: число членов семьи сократилось, они живут, как нищие, в своем величественном доме, их род ослаблен кровосмесительными браками, они прозябают бесполезным нарывом на теле общества. Но одно они все же сохранили – свою гордыню. Они чуть ли не фанатично преданы памяти леди Элизабет Харвелл и ее добрых дел. Это поначалу создало некоторую проблему, поскольку семья рьяно охраняет свою репутацию (одному богу известно, какая, по их мнению, у них осталась репутация). Когда я сказал им, что собираюсь написать биографию леди Харвелл, они тут же насторожились. Любопытство, и ничто другое, вынудило их согласиться на мою просьбу о визите, но, когда я рассказал о моих намерениях, они замкнулись и всем своим видом стали демонстрировать нежелание продолжать разговор. Однако постепенно их отношение изменилось, особенно когда я объяснил, в каком прекрасном свете я вижу леди Харвелл и какой комплиментарный ее портрет будет создан. Еще я поклялся им, что буду соблюдать тайну, и это (если мне позволительно высказать одобрение в свой адрес) было гениальным ходом: у них возникло впечатление, будто история их семьи представляет гораздо больший интерес, чем, увы, на самом деле.
Их осталось только трое: незамужняя тетушка, сэр Бартлби Харвелл, праправнук леди Харвелл, совершенно никчемный экземпляр, и его дочь, старая дева. Они несколько часов рассказывали мне семейные предания, показывали альбомы с фотографиями, говорили о леди Харвелл в почтительных тонах. Несмотря на их преклонение перед этой женщиной, у них, увы, почти нет никакой полезной информации о ней: большую часть из того, что они рассказали, я узнал и без них в ходе моих расследований. Они угостили меня ланчем из подсохших огуречных сэндвичей и слабого чая. Я был раздосадован. Я откладывал встречу с потомками леди Харвелл до той поры, пока не продвинусь в своих исследованиях, будучи уверен, что демонстрация моего близкого знакомства с обстоятельствами жизни их предка развяжет им языки. И вот, когда языки у них развязались, выяснилось, что результат всех моих усилий будет ничтожный.
