Тем не менее во время ланча я спросил, в каком состоянии находятся бумаги леди Харвелл. И тут выяснилось, что трое оставшихся на свете Харвеллов ничего не знают ни о каких бумагах, но они сказали мне, что если таковые и существуют, то находятся они на чердаке. Я, естественно, попросил их допустить меня туда. После недолгих уговоров они согласились. И по завершении ланча сэр Б. повел меня по гулким галереям, вверх по шаткой лестнице в задней части дома на втиснутый под карнизы чердак. Света там не было, но я, по счастью, предусмотрительно взял с собой фонарик и запас батареек.
Чердак уходил куда-то в бесконечность. Чего здесь только не было: древние корабельные сундуки, штабеля пустых корабельных ящиков, портновские манекены, груды корпии, бесчисленные, аккуратно перевязанные бечевой стопки старых номеров «Таймс» и выпуски «Панча» многодесятилетней давности. Все было покрыто толстым слоем пыли, зловонные хлопья пыли взлетали в воздух и от наших шагов. Поначалу сэр Б. присматривал за мной (возможно, опасался, что я набью карманы каким-нибудь древним хламом), но вскоре пыль и писк крыс стали для него невыносимы, и он оставил меня одного.
Я провел там час (моя спина изнывала от боли, сгибаясь под низким потолком, мои глаза, нос, руки и одежда – все было залеплено пылью), но не нашел ничего ценного. Я уже собирался сдаться и спуститься в мир живых, но тут луч моего фонарика выхватил из темноты старинный деревянный шкаф для бумаг. Что-то в нем разбудило мое любопытство: даже невзирая на слой пыли, шкаф этот отличался от своих соседей более высоким качеством. Я протер его рукавом пиджака и увидел древесину красных пород и медные ручки. К счастью, шкаф оказался не заперт. Я открыл его… и обнаружил именно те сокровища, которые искал.
В двух ящиках хранились многочисленные личные документы леди Харвелл: бумаги, определяющие право собственности, бумаги по различным сделкам, юридические бумаги, связанные со спором с соседом о праве проезда, ранняя копия ее завещания. Но наибольший интерес для меня представляли дневник, который она вела с детства и закончила вскоре после двадцатилетия, и связка писем, обвязанная ленточкой, – переписка ее с сэром Хьюбертом Харвеллом в тот период, когда тот ухаживал за ней. Находка была воистину редкой (ведь леди Харвелл была человеком свободной мысли и протофеминисткой, а по слухам, ее брак был весьма бурным, пока не пресекся с преждевременной смертью ее мужа) и сулила захватывающее чтение. Я тут же принялся планировать кампанию по убеждению оставшихся Харвеллов позволить мне переписать и дневник, и письма.
В шкафу обнаружилась еще одна подборка интригующих документов: морские контракты, страховые документы и тщательно пронумерованный список ряда драгоценных камней.
Сначала я занялся списком. Число камней составляло двадцать один, все – рубины огранки кабошон в виде одинарной или двойной звезды, и все очень ценного кроваво-красного цвета. Вес в каратах составлял от 3 до 5,6. Несомненно, я видел перед собой перепись знаменитого набора семейных драгоценностей «Гордость Африки», подаренного Элизабет ее мужем в день свадьбы. Поскольку камни были утрачены, я знал, что этот перечень вызовет большой интерес.
Прилагавшийся к каталогу страховой полис был еще интереснее. Выписанный Лондонским «Ллойдом», он подтверждал перечень и оценку драгоценных камней, сделанную по просьбе «Ллойда», и имел печать с подписью: «Настоящий груз сим сертифицирован и застрахован».
Потом я прочел морской контракт, заключенный между леди Харвелл и неким Уорринером А. Либби, патентованным морским капитаном. Судя по статьям контракта, Либби назначался капитаном лондонского и бристольского парохода «Пембрукский замок» и по поручению леди Харвелл должен был «как можно скорее доставить очень ценный и необычный груз» в Бостон. В контракте содержалось несколько конкретных подтверждений, связанных с «двадцать одним драгоценным камнем, перечисленным в приложенном страховом документе». Либби должен был доставить драгоценные камни в кожаном кошельке, который будет прочно прошит и прикреплен к ремню. Этот ремень должен был находиться на его персоне постоянно, даже во время сна. Либби запрещалось открывать кошелек или каким-либо иным способом воздействовать на него и его содержимое. По прибытию в Бостон он должен был немедленно передать ремень и прикрепленный к нему кошелек Оливеру Уэстлейку, эсквайру, из адвокатской конторы «Уэстлейк энд Херви» на Бикон-стрит.
«Очень ценный и необычный груз». Если это то, о чем я думаю, то документ может пролить свет на обнаруженный мною неясный эпизод из жизни леди Харвелл, – эпизод, завершившийся получением ею довольно крупной суммы страховки от «Ллойда». И еще он прольет свет на давнюю морскую тайну, связанную с леди Элизабет и потерей драгоценных камней «Гордость Африки». Я знал, что моя первостепенная задача состоит в том, чтобы убедить оставшихся членов семьи дать мне побольше времени для изучения этих бумаг, хотя в качестве меры предосторожности я на всякий случай сфотографировал их на камеру моего телефона в свете вспышки. Моя следующая задача будет носить более пространный характер и, видимо, включит в себя путешествие с пыльного чердака на берег Северной Америки в поисках места упокоения парохода «Пембрукский замок».
29
Лейк поднялся по последнему узкому пролету винтовой лестницы и, тяжело дыша, отошел в сторону, пропуская остальных. Обычно вершина маяка была его излюбленным местом: вид из кругового окна открывался примечательный, к тому же здесь ему было гарантировано столь желанное одиночество. Но сегодня вид был испорчен грязно-серым, с набухшими облаками небом. А в присутствии еще трех человек от одиночества оставалось одно воспоминание.
Он посмотрел на своих спутников: Кэрол, Констанс, как всегда отстраненную и элегантную, и Пендергаста. На агенте ФБР было черное кашемировое пальто, которое еще сильнее оттеняло его алебастровую кожу.
Лейк неловко пошевелился. Вопреки самому себе, он не мог избавиться от легкого возмущения, оставшегося у него после недавнего разговора с Пендергастом.
– Я полагаю, вы попросили нас об этом не для того, чтобы насладиться видом, – сказал он.
– Ваше предположение верно, – ответил Пендергаст своим шелковым, как бурбон с молоком, голосом. – Я бы хотел довести до вашего сведения статус нашего расследования.
– Значит, вы пересмотрели свое решение, – сказал Лейк. – И готовы держать меня в курсе.
– Дело в том, что мы подошли к той точке в этом деле, где будет разумным поделиться нашими открытиями.
Что-то в голосе Пендергаста заставило Лейка проглотить ответ, который так и просился на язык.
– Сто тридцать лет назад, в ночь на третье февраля, ожесточившиеся и доведенные до отчаяния жители Эксмута – не знаю, сколько их было, но думаю, не много, – привели сюда Мида Слокума, смотрителя, и заставили его погасить маяк. Не исключено, конечно, что Слокум и сам был среди заговорщиков, но его судьба – сломанная шея и явно ощущаемое им чувство вины, его пьяные разговоры о том, что маяк посещают призраки и плачущие дети, – говорит о другом.
