Моя очередь, как обычно, подошла последней. По кивку горбоносого я прижала ладонь к холодной и скользкой поверхности шара. Он негромко дзенькнул, пошел трещинами, расплылся в очертаниях, я поспешила выдернуть руку – неприятное ощущение, будто затягивает внутрь и даже плотоядно надгрызает кожу. Шар остался лежать как ни в чем не бывало, целый и невредимый. Жрецы накинули покрывало. Его Величество и принцесса Данаяль удалились вместе со жрецами, горбоносый задержался ненадолго, чтобы объявить, что император вскоре вернется, а пока приготовил нам еще один подарок, – и тоже исчез с первыми залпами фейерверка.
Меня качало, в глазах все плыло. Я села на стянутую с императорского ложа подушку, прислонясь головой к скамье. Небо пылало. Чудилось, там где-то, на невероятной высоте, чудовищным взрывом оторвало от небесного свода звезды, и теперь мириады их падают на землю, на нас, но не долетают самую малость, сгорают в миллиметрах от лиц.
Не знаю, сколько это длилось. Небо потемнело, затихло, мои глаза стали слипаться, прийти в себя мне помог какой-то шум. Его Величество вернулся. Я поспешила вскочить на ноги, присоединиться к другим невестам.
Император говорил, что был рад нас всех здесь видеть, что мы прекрасны и что, несмотря на то, что вынужден будет сегодня со многими из нас расстаться, просит в память о нем хранить его подарок. Лакей-голем, встав на одно колено, держал поднос, заставленный маленькими бархатными коробочками. Горбоносый зачитывал имена из свитка, девы подходили к Его Величеству, император открывал коробочки, надевал на палец каждой из них перстень с рубином, целовал в щеку. Многие невесты – теперь уже бывшие – плакали. Кто откровенно, со всхлипами, кто изо всех сил старался сохранить достоинство, только глаза предательски блестели.
Мое имя все никак не называли, меня уже начал пробирать истеричный смех. Неужели оставят в невестах? Меня, самую неподходящую на роль императрицы из всех дев-саган Империи.
Четыре коробочки с перстнями на подносе осталось, а мое имя все никак не называют. Три. Одна коробочка. Последняя. Мое имя. Сердце будто рухнуло с огромной вершины. Дыхание перехватило. Неужели это… разочарование? Шагаю вперед. Склоняюсь в поклоне перед владыкой. Выпрямляюсь. Смуглая шея в расстегнутом вороте белой рубахи, твердый подбородок, вечно сощуренные рыжие глаза. Всегда невозмутимое, неподвижное лицо, ничего не прочтешь. Руки просят коснуться смуглой щеки. Или хоть краешка белой рубахи. А он даже не смотрит на меня. Переводит взор то на горбоносого, то на поднос с одним-единственным кольцом.
– Нет, – размыкает губы. Жестом отстраняет поднос. Второй взмах руки – для меня. «Иди».
Растерянно пячусь. Что это значит? А Его Величество в последний раз благодарит невест и удаляется. Его свита уходит за ним. Я считаю дев, оставшихся, как и я, без кольца. Их двенадцать. Я – тринадцатая. Он не отдал мне кольцо, как и прочим девам, которых выбрал для участия в дальнейшем отборе. Это значит, что я – все еще невеста? Радуйся! Ликуй, самолюбие! Но…
Мое неприличное поведение. Отчетливо названное горбоносым имя. Подготовленная для меня коробочка с кольцом. Невест ведь по правилам может остаться только определенное количество. А он даже не взглянул на меня, когда холодно обронил это свое «нет». Неужели он решил, что я недостойна даже носить кольцо бывшей невесты?
Глава 8
Нет ничего больнее поздравлений с победой от тех, кто еще не знает, что ты проиграла. Нет ничего мучительней объятий родных и их радостных улыбок и необходимости радоваться в ответ, когда на душе одна мысль. «А завтра вы будете плакать благодаря мне. Я вас всех опозорю. Весь род Верана…» Особенно тяжко видеть счастливое лицо мамы. Она будет страдать за меня сильней, чем я, а бабушка и вся родня съедят ее вместе со мной.
Будь ты неладен, император! Что уж я такого страшного совершила, что оказалась недостойна кольца – единственная из всех? А если ты решил оставить меня в числе невест, то что же и взглядом мимолетным избранницу не удостоил? Улыбка, одно ласковое слово – и душу мою не поедал бы сейчас ужас!
Завтра турнир в честь восшествия наследника на престол. И невесты, разумеется, должны присутствовать. В императорской ложе, как сказала бабушка. Когда я приду, они все удивятся невиданной наглости: «Ее ведь не только не избрали в число двенадцати претенденток, но даже не даровали право носить перстень императорской невесты». И выгонят меня с позором, на глазах у всех знатных саган и всей столицы, ведь на турнир придут тысячи зрителей!
Как меня будут гнать, я не могла даже вообразить, но от этого только страшнее. Громко ли, гневно, под улюлюканье и свист толпы? Император велит за такую наглость отстранить от двора и уехать из столицы? Или горбоносый с мученическим вздохом тихо подойдет, возьмет за руку, отведет к родственникам: «Его Императорское Величество сочли л’лэарди Верану недостойной носить звание его невесты…»
Я даже порыдала в подушку. Лица мамы и бабушки сменялись перед глазами, как в калейдоскопе: изумленные, растерянные, гневные, убитые горем, исполненные молчаливой ненависти ко мне. Даже коричневый камердинер привиделся, за которого бабушка пытается выдать меня замуж немедленно. Да в Хаос все! Какой джинки?! Император не отдал перстень – значит, невеста. Таков обычай.
Хотя откуда мне знать про обычаи? При дворе так много тонкостей. Тут говорят не словами, а намеками. Каждый жест императора весит, будто приказ, заверенный печатью. Он сказал вслух одно слово «нет», но откуда мне знать, что оно значило? А придворные наверняка поняли.
Это, наверное, самая страшная ночь в моей жизни. Я даже не смогла уснуть. Уснуть – значит приблизить час позора.
Горничная постучала на рассвете, едва на облаке у горизонта расплылась капля розовой акварели. Спросонья она даже не нагрела воду для тазика с умыванием, я вскрикнула от неожиданности, когда сунула туда руки. Умывалась кончиками пальцев, дрожа от озноба. Слуги суетились и все путали, бабушка, злая, как разбуженная среди зимы медведица, подгоняла всех гневными криками и затрещинами, даже ледяной шелк платья, в которое меня торопливо засовывали, пах тревогой.
Тетя Кармира, огромная, ленивая, сонно потягивающаяся кошка, пришла в мою комнату, как богиня спокойствия, обдала теплым шлейфом духов.
– Искорка ты моя, второй день в одном и том же платье? Безобразие. А где твоя шляпка? Что? С ума сойти, в этой ужасной кастрюле явиться на глаза императору? Зачем ты ее так туго причесываешь, оставь несколько локонов!
Она принесла несколько своих шляпок, погнала слуг в сад резать бабушкины розы, взялась за мое платье:
– Немножко подшить вот здесь и здесь. Никогда нельзя показываться в свете в одном и том же наряде дважды.
– Кармира, оставь! Мы опаздываем! – потрясала руками бабушка.
– Ах, мама, вечно вы суетитесь. Лучше явиться последними по времени, чем по внешнему виду.
Девица в зеркале была кокеткой, несколько манерной, охапки роз на ней хватило бы на дневную выручку цветочнице… и все ж она мне нравилась.
