– Наше Величество приветствует вас при дворе, л’лэарди Верана, – сухой и хриплый голос.
Вновь делаю реверанс, пячусь назад – к Его Величеству, кажется, нельзя поворачиваться спиной, отступаю по ступенькам, прячусь за очередной поднимающейся дебютанткой и опрометью бросаюсь к маме и бабушке.
– Тише, не беги так! Медленно надо было отступать, спиной! Ужас! Опозорила нас!
– Я предупреждала, – говорю, запыхавшись так, словно бежала от дома до столицы. Мы смешиваемся в толпе, я сжимаю мамину руку.
– Что дальше? – спрашиваю у бабушки.
– Женихи дальше! – рычит она тихо, почти шепотом. – Ждут! Ты теперь не только самая нищая и полу человечка, так ты еще и самая… самая… Реверансы даже делать не умеешь!
– Я сделала!
– Не так! Чего ты там стояла, вытаращилась? Заснула? Их Величество ее подзывают уже, не выдержали, а она стоит, глазами хлопает! Позор!
– Мама, перестаньте. Она впервые при дворе. Никогда никуда не выезжала. Испугалась.
– Дикая она у тебя. Л’лэард Трагад, л’лэарди Трагад! – бабушка прерывает злобное шипение, раскланиваясь с двумя пожилыми саганами.
– Я никого не узнаю, – шепчет мама, вглядываясь в лица.
А я рассматриваю одежду. Как я и опасалась, мой наряд выглядит слишком откровенным. У других дев-саган под платьем на груди поддето еще кружево. Но почему мне никто ничего не подсказал, ни мама, ни бабушка? Ладно, смущаться уже поздно. Остается вслед за бабушкой мелкими шажками протискиваться сквозь толпу, рассматривая гостей. И кто сказал, что императорский бал – такое уж веселое и увлекательное занятие? Чего все так ждут возможности поглазеть на других парадно разодетых саган?
Впрочем, кто действительно блеснул нарядом и манерами во время представления императору под взглядами высшего общества, а потом ушел здороваться, сплетничать с многочисленными знакомыми и посмеиваться над неуклюжестью некоторых дебютанток, – тому, наверное, и впрямь весело.
А я рассматривала тронный зал. Стрельчатые своды смыкались на головокружительной высоте, под потолком я смогла бы расправить ветряные крылья во всю ширь, смогла бы свободно кружить, планировать, делать кульбиты, и собравшиеся внизу казались бы мне мелкими букашками. На толстенных, в две-три мои руки, цепях, что удержали бы и великана, низко свисают люстры с пирамидами свечей, их тысяча, а может, десятки тысяч.
– Ах, внучка… – щебечет с бабушкой л’лэарди Трагад, пожилая, маленькая, улыбчивая водяная в темно-синем атласе. Ее лицо мне смутно знакомо. – Сколько же их у вас? Я помню ваших старшеньких. Их выходы всегда были безупречны, – замялась, посмотрев на меня.
– Я своих девушек с детства к этому дню готовила, – говорит бабушка, важно и понимающе кивая головой. – Они все получили прекрасное воспитание. А Сибрэйль, к сожалению, выросла в провинции, практически без воспитания, без образования.
Мама не знает, куда деть глаза. На ее скулах два алых пятна, пальцы нервно комкают шелк верхней юбки.
– Позвольте, бабушка, – говорю громко и бесцеремонно. – Воспитание мое действительно оставляет желать лучшего – моей доброй маме не под силу было справиться с такой джинкой, как я. Но вы меня не экзаменовали, чтобы утверждать насчет моего дурного образования. Хоть и в провинции, но мама нанимала для меня хороших учителей.
Мама испуганно дергает меня за руку. Бабушка слушает мою тираду с выражением мученически-терпеливого негодования. Л’лэарди Трагад приветливо улыбается.
– Вы меня, наверное, не помните, – говорит она мне, – но мы с вами уже встречались. Вам было лет пять или шесть. Когда мы по-соседски заходили к вам в гости, вы с моим внуком умудрялись перевернуть вверх дном весь замок. Велан старше на два года, но вы все равно верховодили и постоянно его шпыняли. Я еще думала тогда: экая джинка должна из этого дитя вырасти.
– Я вас вспомнила! – воскликнула я. – Вы та дама с самыми красивыми шляпками!
Водяная ужалила мужа острым локотком:
– Слышал, дорогой? Даже у ребенка хватило вкуса признать мои шляпки произведением искусства! Не будем слишком строги к Сибрэйль. Первый раз при дворе – немудрено растеряться, – ободряюще добавила она, обращаясь к бабушке. – Я из своего первого императорского приема почти ничего не запомнила, так волновалась. Единственное, что помню, как у меня сломался каблук и пришлось уехать очень рано. Хорошо, что это случилось не в момент представления Его Величеству.
– А я совсем не волновалась, – гордо обронила бабушка. – Я была уверена, что смогу держаться достойно, – так и вышло! Все были в восторге от меня.
Я тем временем рассматривала молчаливого мужа л’лэарди Трагад. В нашей провинции живет так мало саган, что я почти забыла, как выглядит воплощенная стихия. Сагана-мужчину невозможно спутать с человеком. В простых темных костюмах, почти без украшений, л’лэарды стояли рядом с дамами, сверкающими драгоценностями, украшенными перьями и шелками всех цветов радуги. Но, несмотря на это, женщины казались блеклыми и серыми, как курочки рядом с золотым фазаном. Тьма в зрачках л’лэарда Трагада притягивала головокружительным провалом в подземные ущелья, в бездну океанских вод. Каждый жест его кряжистой фигуры был исполнен невероятной силы, даже от низкого, резкого голоса исходила мощь. Он – земля, по лику, по впадинам которой плыли моря, и каждый его шаг, казалось, способен вызвать землетрясение.
Тем временем распахиваются двери другой залы, и поток придворных устремляется туда, увлекая и нас. Потолки здесь ниже, но люстры столь же огромны. Вместо одной стены – стекло, за которым алое солнце медленно погружается в пучину моря, черными росчерками на красном покачиваются мачты кораблей. Стеклянную стену от зала отделяет двойной ряд колонн: проходя мимо, касаюсь их скользкой поверхности. Холодное золото в узоре мельчайших рисунков, ювелирное чудо. Боевые сцены, влюбленные, дворцы и кузницы, саганы и люди, исторические персонажи и герои легенд, отлитые в цветном золоте, тонкая вязь незнакомых букв – тех времен, когда у каждой стихии был свой язык.
Стены тоже покрыты золотом, от его блеска до боли режет глаза. Мне все больше кажется, что я во сне. Я столько слышала об этом месте, столько читала о нем романов, поэм, что теперь никак не могу поверить в его существование.
«И тогда царь-демон смотрит в окно, и трусливое солнце, багровея от стыда, прячет голову в волны морские, не решаясь затмевать своим сиянием огонь Императора. Ночь приходит на смену дню, и пламя испепеляющее воцаряется на земле вместо света согревающего, и радуются приближенные демоны, пируя и танцуя».
Ринка Десмей – заговорщик, бунтовщик, человек, за голову которого император обещал награду в три мерки золота. Великий поэт, ненавидевший нашу расу, чьи стихи до сих пор передаются саганами из уст в уста, печатаются в сборниках. Папа особенно любил, я помню, одно его стихотворение про море, часто цитировал.
Толпа отошла к стенам, заиграла музыка. Церемониймейстер объявил первый танец. Я увидела огненноглазого, того самого, что стоял по правую руку от императора, ведущим в центр залы деву-сагану в пене розовых кружев.
