Я хотела сказать Его Величеству, что вовсе не легкомысленна и не жестока; что ветер тоже умеет любить. Не знаю, насколько это получилось.
Флейта смолкла. Благодаря ей я забыла, где нахожусь, для кого танцую и чем рискую, все забыла, кроме того, что хотела сказать. Человеческий музыкант не смог бы так. Злая Богиня, чья музыка прославит тебя лучше? Пусть эта девочка будет счастлива, пусть мир запомнит ее голос!
Маки оборвались, пол был засыпан лепестками. Я стояла перед Его Величеством почти обнаженная. Пусть сочтет это оскорблением, если захочет. Поднимаю плащ, застегиваю. Приседаю в поклоне. Император все так же стоит неподвижно, опершись рукою на стол. Делаю к нему несколько шагов, отодвигаю рукав плаща так, чтобы он увидел, и расстегиваю браслет-эскринас.
Этикет диктует замужним женщинам-саганам много ограничений – от скромности одежды до запрета оставаться с посторонним мужчиной-саганом наедине. Девам позволено гораздо больше, репутацию девы трудно испортить (я не в счет, у меня особый талант) – все потому, что невинность девы защищает эскринас. Чтобы его снять, необходима магия трех стихий – участие двоих магов как минимум. А если саган посягнет на честь девы, защищенной браслетом, – что же, во время любви стихии любящих сливаются, браслет впустит стихию мужчины, но не выпустит.
Собственно, у дев именно так стихию отбирают – в первую брачную ночь эскринас снимают с невесты и застегивают на ее муже. Я расстегнула браслет на запястье, и Авердан это увидел.
– Ваше Величество, – от волнения задыхаюсь, это слышно по голосу. – Ваше Величество, я не прошу вашей любви. Для меня она стала бы слишком тяжкой ношей, слишком хрупким и ценным даром, у меня не хватило бы сил его удержать. Ваше Величество, мне достаточно будет вашей симпатии. Даже короткой симпатии.
Что ж, если император не дурак – а он вряд ли дурак, – он поймет. Намек прозрачнее некуда. Авердан смотрел на меня и молчал. Крепко сжатые губы. Глаза пылают – смотреть больно. Смуглые пальцы так впились в край стола, что, кажется, вот-вот его отломают.
Сожги меня. Я больше не боюсь твоего огня. Я очень хочу обжечься.
– Алэарди, я благодарен вам за вашу игру, – он вдруг отвернулся, прошел мимо меня к ветреннице. Поцеловал ей руку. – Надеюсь, я еще буду иметь счастье услышать вас. Но примите мой дружеский совет – избегайте сомнительных знакомств. Могу я попросить вас оставить нас с л’лэарди Вераной наедине?
Ветренница раскланялась и выбежала за дверь. Я смотрела ей вслед, кусая губы. Страшно. По-моему, ему не понравилось.
Походил по кабинету. Мне показалось, или у него действительно покраснели щеки? И уши?
– Вы не хотите объясниться, л’лэарди Верана?
– Если вы потребуете объяснить уже сказанное здесь, я сочту вас тугодумом, Ваше Величество.
– Что вы себе позволяете?! – оглушительный рык.
– Вы вправе не взять предложенное, но вы не имеете права говорить, что подарок мой был оскорбителен.
Подошел. Встал совсем близко. Зажмуриваюсь. Он так смотрит – мне правда страшно.
– Уходите, – сказал наконец тихо.
Ветренница ждала меня под дверью кабинета. Она казалась испуганной и взволнованной. Я думала, что напугал ее мой танец в неприличной одежде, но она заговорила совсем о другом:
– Я прошу прощения. Мы мало репетировали. Я не слишком хорошо сыграла, да? Ошиблась в самом начале и потом. Его Величество казался недовольным.
Я ее обняла. От нее пахло, как от птицы-джинки.
– Его Величество был недоволен моим танцем. Вы сыграли превосходно. Нет слов, чтобы выразить мою благодарность, что вы согласились мне помочь. Без этой музыки я не смогла бы танцевать.
Она бледно улыбнулась, обняла меня в ответ.
– Я желаю вам удачи завтра. Вы очень красивая.
Я чувствовала ту же щемящую боль, как когда увидела джинку запертой в бутылке. Мне бы сказать: «Бежим вместе, сестра! Мы созданы быть свободными, полет – это прекрасно, сестра!»
Вряд ли бы она меня поняла. Скорее ее бы ужаснуло мое предложение. Она казалась очень робкой и застенчивой, боязливой. Наверное, она верующая. И любит родителей. Возможно, уже даже помолвлена…
– Вы никогда не мечтали сбежать?
– Сбежать? Куда?
– Просто за море. Летать, быть свободной.
Смотрит недоуменно.
– Я летаю, когда играю. Я очень люблю музыку.
Глава 26
Шитье успокаивает. Маму и бабушку. Единственное мое занятие, которое они одобряют. Меня оно бесит – все пальцы исколоты. Но надо. Решила перешить верх на том черном траурном платье, которое мы купили в один из первых дней в столице. Углубить декольте и вырез на спине, расшить все красным бисером. Ну как расшить – понацеплять ниток везде. Грубовато, зато блестит. А у меня плечи худые и хрупкие, и очень белые, с синеватыми линиями жилок. Им идет грубость и нити бисеринок, похожих на капли крови.
Вся семья едет во дворец. Все высшее общество сегодня приглашено. В доме страшная суета и волнение. Тетя Кармира носится по комнатам, как вихрь, и все время хватается за голову.
– Где мои шпильки? Где шляпка? Румяна? Ничего не соображаю. Богиня, а что, если я стану тетей императрицы? Сибрэ, ты же не отправишь твою любимую тетю в ссылку? – Сграбастала меня за плечи, обдав душной волной парфюмов, благовоний и косметических притирок. В хитром прищуре ее темных глаз мне вдруг почудилась и опасная пропасть, и прохлада густых лесов, и какая-то мрачная, всепонимающая ирония.
Она убежала, а я все никак не могла прийти в себя. Как много я не знаю – не только о мужчинах-стихийниках, но и о женщинах, в их тени вынужденных скрывать те крохи могущества, которые каким-то чудом удалось сохранить. Как мало я успела увидеть скрытого, хоть и прожила столько времени в столице.
Она меня никогда не любила, скорее испытывала неприязнь, как обычно земляные к ветренникам. Дочь ее не была счастлива в браке, очень быстро старела – муженек скупился на крохи стихии. Бабушка устроила этот брак, о котором Кармира теперь глубоко сожалела. Сравнивала кровинку со мной, мечтала увидеть дочку на моем месте – свободной, незамужней, императорской невестой. Высказывалась иногда: «Почему у добрых и достойных горькая судьба, а всяким простушкам без ума и сердца так везет? Не верю в Богиню!»
И все же частенько в домашних разговорах, в спорах, скандалах даже слегка заступалась, даже будто оправдывала некоторые мои поступки: «Зато развлекла императора», «Ах, что ни говори, приятно было видеть эту выскочку Риннэн прилюдно оскорбленной!» Отзывалась обо мне не с одобрением, нет, но с каким-то пониманием.
Она может быть опасна. Слишком ей близка моя мечта о стихии. Слишком многое может увидеть, незаметное другим женщинам. Жаль, что я так поздно это поняла.
Мама обижена. Я все вру. Вчера, когда приехала с аудиенции, она была в панике: «Мы опоздали». Я солгала, что была слишком далеко от дома, когда поняла, что опаздываю, нашла свободного извозчика и помчалась во дворец в одиночестве. Оправдание, конечно, сомнительное – и она теперь со мной не разговаривает. Даже не пришла помочь мне одеться, как делала это обычно перед всеми важными событиями. Имина помогла создать прическу – я хотела много-много игривых кудряшек.
