– Жители станции Партизанская, построиться на платформе в две шеренги.
Дюжина женщин с детьми да несколько подростков скорее из любопытства, чем из страха, вышли на платформу. Остальные не обратили внимание на этот призыв. А некоторые, не выползая со своих берлог, которые язык не повернется назвать даже хижинами, бросили офицеру несколько похабных фраз, главным образом рекомендуя ему убраться. Спецназовец ничуть не удивился и жестом дал команду своим людям действовать.
Через полчаса на платформе стоял ровный строй обитателей станции. Шестеро наиболее упрямых, в том числе одна женщина, валялись прямо перед ними, корчась от переломов и истекая кровью. Некоторые из стоявших в строю тоже едва держались на ногах: к похмелью и голодной слабости добавились болезненные ушибы и отрезвляющие зуботычины. А спецназовец тихим назидательным голосом объяснял, почтительно указывая рукой на Глеба:
– Для непонятливых объясняю: это – администратор станции Партизанская! Он назначен вам Инспекторатом Республики и его полномочия определены Конституцией Республики. Он олицетворяет для вас Республику. Он ваш начальник, ваш защитник, ваш отец и ваш бог. Его просьба для вас приказ. Его приказ для вас закон жизни. Пока он говорит, никто не смеет раскрыть рот. Едва он закончил говорить, все спешат выполнить его требования. Единственное ваше желание – угодить администратору. Даже подыхая, последнее, о чем вы должны думать, это все ли вы успели сделать, что он просил. Вам понятно это? А ну хором!
Последнюю фразу офицер прорычал, и партизаны вразнобой поспешили ответить: «Понятно… Да… Все поняли». Офицер, почтительно склонив голову, дал слово Батуре. Тот, волнуясь, сообщил:
– Зна-а-ачит так… Это… Сейчас мы сделаем перепись, значит… Разобьемся по бригадам… Выберем бригадиров, значит… Обязанности… это… распределим… И, значит, сегодня надо будет идти на Поверхность… Поздновато, конечно, но придется идти и распахивать … это… целину…
Одна из женщин перебила Батуру:
– Так скафандры у нас старые, фильтров нет. Мы же за три сезона подохнем все…
Она не успела договорить. Командир едва повел подбородком, а спецназовец уже влетел в строй, схватил за волосы говорившую, вытащил ее вперед, подзатыльником свалил на колени, придавив лицом к полу. Офицер прокомментировал:
– Все-таки непонятливый вы народ. Ну не ясно я, что ли, втолковывал вам, что пока говорит администратор, все молчат? Все вопросы задаются после того, как договорит администратор. И то, если он разрешит. Кому-то еще это не понятно?
– Понятно… Понятно… – прогудели партизаны.
Глеб уже более уверенно закончил свою речь:
– Потом, значит, семенную картошку привезут. Сажать надо будет… А скафандры и фильтры купим с урожая. Сами виноваты, что вам их не за что купить. Если отсажаемся быстро и слаженно, так я кредит на скафандры, фильтры и все такое прочее попытаюсь получить. А пока что вы меня не убедили, что можете работать. Если сработаемся, глядишь, и заживем неплохо. Вопросы еще есть?
Все молчали, лишь один полупьяный мужик дружелюбно ответил:
– Да какие еще вопросы! Тебя все поняли. Давай, приступай…
Задыхаясь от мощного удара в живот, мужик свалился на колени рядом с женщиной. Офицер терпеливо объяснял:
– Никто не смеет обращаться к администратору на «ты», никакого панибратства… И еще. Мы первое время здесь побудем с вами, чтобы всю дурь повыбивать с ваших бошек. А когда уйдем, помните, что ежели с администратором что-нибудь случится: тяжесть какая на голову упадет, или пропадет он куда-нибудь, мы вернемся. Но вам рекомендую удавиться еще до нашего прихода.
Тех, кто оказал сопротивление силам Центра, заковали в кандалы и увели. Их ждала Поверхность. На их место прислали группу молодых, крепких ребят. Именно они стали опорой Батуры и его единомышленниками. Со временем и «коренные» жители стали менять отношение к Батуре. Они видели, что работает он от сна до сна. Не гнушался он и общих работ. Часто выходил на Поверхность, чего другие администраторы не делали, – он хотел лично контролировать сельскохозяйственные работы и установки заграждений на полях. Не гнушался участвовать в заделке брешей, установке насосов для откачки вод, постройке и ремонте жилищ. Часто писал письма в Центр, лично ходил туда ругаться с инспекторами, чтобы выбить очередной кредит, а то и бесплатные лекарства. Два раза в день обходил дозоры.
После проведенной военными эффективной зачистки Батура сам стал практиковать метод кнута. Теперь за малейшее ослушание, брак в работе, поломанный инструмент или сон на посту провинившийся наказывался штрафом, лишался выходного, а то и сразу получал в ухо. Администратора начинали уважать и бояться.
Однако коренного улучшения жизни у жителей Партизанской не наступало. Целина подарила им два первых богатых урожая. Но потом картошка или вымокала, или засыхала. Ее удавалось собрать лишь столько, что едва хватало уплатить налог и не протянуть самим ноги. Постоянно поступавшие грунтовые воды подмывали стены станции. Жители часто болели. Двое уже умерли от туберкулеза. Теперь, кажется, эта болезнь настигла и Батуру. Он мог бы пролечиться в Госпитале Центра, взяв на это муони из общака Пролетарской, но этих денег едва хватало на семена к весне да на амуницию для сельхозработ. Поэтому оставалось надеяться только на силы своего молодого организма.
Глеб уже давно оставил свои честолюбивые планы восхождения к высотам карьеры. Он понимал, что назначение администратором Партизанской – это его первое и последнее в жизни назначение; догадывался, что эта сырая дыра станет его могилой, и чувствовал, что его последний час неумолимо приближается. Он научился ценить каждый день, отвоеванный им у жизни. Запоздно, растягиваясь на кушетке в своем кабинете и укрываясь дырявым одеялом от пронизывающего всю станцию сырого холода, он благодарил Бога, что и сегодня станция не обвалилась, он не выхаркал растачиваемые болезнью легкие и ему не раскроил голову кто-нибудь из обозленных подчиненных.
Сказав свой тост, Батура выпил до дна мутное содержимое кружки, перекривился, хватанул со стола картофелину и начал ее так сильно нюхать, как будто хотел ее всосать внутрь через нос. Убры вне Урочища не пили, даже если были не на задании. Все они лишь едва пригубили мутное содержимое тщательно вымытых к их приходу кружек. У Веры запах местного пойла вызвал легкие позывы к рвоте – она даже отставила кружку подальше от себя.
Батура по-своему истолковал реакцию убров и, смутившись, оправдывающимся тоном сообщил:
– Да. Самогон у нас тут не очень. Это из-за побегов леса. Живых уже мало осталось, приходится подгнившие добавлять в брагу из картофельной патоки. Но зато крепость они дают ого-го… Ну вы кушайте-кушайте. Пока вот картошечка с сальцом. Сейчас уже кабанчика разделывают, мясца подложат. Я это специально не давал команду заранее, чтоб сразу свеженькое к столу. А пока тем, что есть, подбодритесь…
Договорить Батура не смог, его начал давить очередной приступ кашля. Вера с жалостью смотрела на Батуру. Как он может быть администратором этого кошмарного поселения? Высокий и несуразно узкоплечий. Аккуратно обстриженные мягкие русые волосы, зачесанные по-детски на пробор. Болезненное, прыщавое лицо. По паре десятков волосин под носом и на подбородке – пародия на бороду и усы. Когда начинает говорить, его природную застенчивость выдает привычка опускать глаза и дергать пуговицы на чистой, но потрепанной куртке чиновничьей униформы. На вид лет двадцать пять – старше Веры, но не хотела бы она иметь такого напарника в бою.
