Не знаю, как Ласэн все это выдерживал. Он ждал, не пытаясь перебрасывать мост через пропасть, которая разделяла его и Элайну.
– Куда ты сегодня ходила? – спросил Риз, допивая вино.
Если я захочу рассказать, он выслушает. Если нет – допытываться не станет. У нас с самого начала сложилась молчаливая договоренность: выслушивать, когда другому это необходимо, и не вторгаться во внутреннее пространство другого. Риз и сейчас медленно, ценой душевных усилий, рассказывал мне о том, что́ вытворяли с ним в Подгорье и что он видел при дворе Амаранты. Были ночи, когда я поцелуями убирала слезы с его щек.
Но то, о чем я хотела поговорить, не было такой уж трудной темой.
– Я думала об Элайне, – сказала я, прислоняясь к столу. – И о Ласэне.
Риз терпеливо, не перебивая, выслушал меня и задумался.
– Ласэн будет праздновать с нами?
– А что плохого, если да?
Риз хмыкнул и еще плотнее сжал крылья. И как только он выдерживал холод, летая на такой высоте? Даже магический щит полностью не уберегал его от пронизывающего ветра. В последние недели я несколько раз пыталась подняться в воздух, но выдерживала считаные минуты. Исключением стал наш перелет из Дома ветра сюда. Правда, такой способ обогрева годился не всегда и не везде.
– Я способен вытерпеть его присутствие, – наконец сказал Риз.
– Он будет счастлив услышать это волнующее признание.
Улыбка Риза магнитом притянула меня. Я встала перед ним. Риз коснулся моих бедер.
– Я могу воздержаться от язвительных замечаний, – продолжал Риз, внимательно следя за моим лицом. – И даже забыть, что он лелеет надежду однажды вернуться к Тамлину. А вот то, как он обращался с тобой после Подгорья, я забыть не могу.
– Я забыла. И простила.
– В таком случае ты простишь и мою неспособность оставить это в прошлом.
Звезды в фиолетовых глазах подернулись мглой.
– Ты до сих пор едва способен разговаривать с Нестой, – сказала я. – Почему с Элайной ты ведешь себя совсем по-другому? С ней ты – сама учтивость.
– Элайна – это Элайна.
– Уж если ты обвиняешь одну, обвиняй и вторую.
– Не стану. Повторяю: Элайна – это Элайна. А Неста… она – иллирианка. Можешь счесть мои слова комплиментом, но у нее иллирианское сердце. И оправдания ее поведению нет.
– Риз, этим летом она более чем искупила вину передо мной.
– Я не способен простить никого, кто вынуждал тебя страдать.
Холодные, жестокие слова, произнесенные с потрясающей непринужденностью.
Между тем Риз с равнодушием относился к тем, кто вынуждал страдать его самого. Я провела пальцами по узорам татуировки на его мускулистой груди, повторяя очертание извилистых линий.
– Они – мои сестры. Когда-нибудь тебе придется простить Несту.
Риз уперся лбом мне в грудь и обнял за талию. Я вдыхала запах его волос.
– Может, преподнести тебе такой подарок на День зимнего солнцестояния? – пробормотал он. – Простить Несту за то, что отправила четырнадцатилетнюю сестру в лес охотиться и добывать пропитание.
Я приподняла ему голову:
– Если продолжишь дуться на моих сестер за прошлое, не получишь от меня никаких подарков.
Ответом мне была лукавая улыбка.
– Придурок, – прошипела я, пытаясь вырваться, но руки Риза держали крепко.
Мы умолкли, глядя друг на друга. Затем Риз сказал по связующей нити: «Фейра, дорогая, как насчет обмена мыслями?»
Я улыбнулась. Мы давно играли в эту игру. Но моя улыбка погасла, когда я ответила: «Я сегодня гуляла по Радуге».
«Вот как?» Риз ткнулся мне в живот. Я запустила пальцы в его волосы, наслаждаясь контрастом между их шелковистостью и своими мозолями: «Познакомилась с художницей. Ее зовут Рессина. Приглашала меня через два дня прийти к ней на совместное рисование».
Риз отодвинулся, заглянул в глаза и спросил вслух:
– Но почему в твоем голосе нет радостного волнения?
– Я слишком давно не брала в руки кисть.
Все послевоенные месяцы я не прикасалась к краскам. Риз молчал, дожидаясь, пока я справлюсь с лавиной слов, рвущихся на волю.
– Мне совестно тратить время на себя, – призналась я. – У нас полным-полно дел, а я вдруг пойду водить кистью по холсту.
– Совесть тут ни при чем. – Его руки крепче сжали мои бедра. – Забывать о себе тоже нельзя. Если есть желание писать картины, не надо его подавлять.
– В Веларисе до сих пор не у всех есть жилье. Ютятся, кто где.
– И все равно это не повод забывать о себе.
– Еще вот что. – Я прильнула лбом к его лбу, вдыхая знакомый запах лимона и моря. – У меня полным-полно сюжетов, которые просятся на холст и даже требуют. Если я выберу один и начну писать картину… не знаю, готова ли я увидеть то, что выплеснется из-под кисти.
– Понимаю. – Риз гладил меня по спине, стараясь успокоить. – Если ты не готова пойти к художникам через два дня – не беда. Пойдешь через два месяца. Но тебе обязательно нужно сходить и попробовать.
Риз оглядел спальню, потом уперся взглядом в толстый ковер:
– Если хочешь, превратим твою старую спальню в мастерскую.
– Не надо, – перебила я. – Окна там дают не слишком много света… Не удивляйся. Я проверяла. Единственное пригодное место – гостиная, но не думаю, что нашим понравится запах масляных красок.
– Вряд ли кто-то станет возражать.
– Я сама возражаю. И потом, мне нравится уединение. Меньше всего хочется видеть у себя за спиной Амрену, критикующую каждый мазок.
– Амрену мы утихомирим, – пообещал Риз.
– В таком случае мы говорим о разных Амренах.
Риз улыбнулся, еще крепче притянул меня к себе:
– Между прочим, День зимнего солнцестояния еще и день твоего рождения.
– И что?
Я старательно пыталась вытравить эту дату из собственной памяти и памяти других.
Улыбка Риза превратилась в кошачью ухмылку.
– А то, что ты получишь сразу два подарка.
– И зачем только я тебе проболталась?
– Иначе и быть не могло. Ты родилась в самую долгую ночь года.
Пальцы Риза гладили мою спину, опускаясь все ниже.
– Это значит, что тебе с самого начала судьба предписала быть рядом со мной.
Его пальцы достигли моей поясницы, затем ягодиц. Поглаживания сделались ленивыми. Я стояла перед ним, и Риз, конечно же, сразу учуял волну моего внутреннего жара. Мне было трудно выговаривать слова. На выручку пришла связующая нить. «Свою мысль я рассказала. Жду твоей».
