Это место разительно отличалось от жуткой хижины Стриги. Ткачихи, как ее привыкли называть.
– У нас есть все, что нужно. А подарки… Не могу отделаться от ощущения, что попусту трачу деньги.
– Но это их традиция, – возразила Элайна, ее лицо раскраснелось от мороза. – Фэйцы сражались и умирали, защищая родину и свои традиции. Уж лучше думать так, чем поддаваться чувству вины. Они любят этот праздник. Для них он много значит. И для богатых, и для последнего бедняка. Подарки – не только потраченные деньги. Это дань традиции. Дань памяти тех, кто сражался за право быть такими, какие они есть. За свободу Велариса.
Моя сестра говорила здравые, мудрые слова. Ни следа отрешенности, какая ее охватывала в минуты откровений. Глаза Элайны оставались ясными, лицо – открытым.
– Ты права, – сказала я, дотрагиваясь до шпалеры с гербом.
Ткань была невероятно черной, поглощавшей свет. Глядя на нее, поневоле приходилось напрягать глаза. Сам герб мастерица вышила серебряной нитью. Нет, это радужная нить, менявшая цвет. Казалось, рисунок герба выткан звездным светом.
– Собираешься купить шпалеру? – спросила Элайна.
За тот час, что мы бродили по магазинам, она еще ничего не купила, но часто останавливалась у витрин. Элайна высматривала подарок для Несты. Придет к нам завтра Неста или нет – значения не имело.
Мне показалось, что Элайне больше нравится смотреть на шумный город, на сверкающие гирлянды шариков фэйского света между зданиями и над крытыми площадями. Она с удовольствием пробовала лакомства, предлагаемые уличными торговцами, и слушала менестрелей возле умолкших на зиму фонтанов.
Должно быть, и она искала повод, чтобы провести время вне дома.
– Даже не знаю, кому ее подарить, – призналась я, дотрагиваясь до черной ткани шпалеры.
Едва мой ноготь коснулся бархатистой поверхности, она словно исчезла. Странная ткань и в самом деле поглощала свет и краски.
– Но…
Я посмотрела в дальний конец зала, где хозяйка трудилась над новой шпалерой. Не договорив, я пошла к ней.
Ткачиха была фэйкой: полноватой и светлокожей. Через плечо перевешивалась тугая коса черных волос. Одета женщина была в теплую красную кофту, коричневые штаны и сапоги на теплой подкладке. В такой одежде удобно работать. Нечто подобное было надето и на мне и скрыто под тяжелым синим плащом.
Хозяйка магазина прекратила работу, проворные пальцы замерли.
– Что желает госпожа? – спросила она, подняв голову от станка.
Она приветливо улыбалась, однако серые глаза смотрели отрешенно. Похоже, мысли ткачихи витали где-то далеко, и улыбка не могла скрыть тяжесть на душе.
– Меня заинтересовала шпалера с гербом Двора ночи, – сказала я. – Такую ткань я вижу впервые. Как она называется?
– Этот вопрос мне задают едва ли не каждый час, – сказала ткачиха.
Ее губы продолжали улыбаться, но глаза…
– Прошу прощения, что мой вопрос добавился к остальным, – пробормотала я, почувствовав неловкость.
К нам подошла Элайна. В одной руке сестра держала пушистое розовое покрывало, в другой – такое же, но пурпурного цвета.
– Не надо извиняться, – отмахнулась ткачиха. – Ткань и впрямь необычная. Как же тут без вопросов?
Женщина провела ладонью по деревянному корпусу станка.
– Я называю эту ткань Пустотой. Она поглощает свет. Краски на ней обесцвечиваются.
– Ты сама ее соткала? – спросила Элайна, глядя на шпалеру.
Ткачиха кивнула. Как мне показалось, с гордостью.
– Мой недавний опыт. Хотела проверить, можно ли соткать темноту. Не я первая пытаюсь это сделать. Интересно стало: сумею ли я опуститься глубже и дальше других ткачих?
Я сама побывала в пустоте. Ткань, созданная этой женщиной, очень напоминала увиденное мной.
– Зачем?
Серые глаза ткачихи вновь взглянули на меня.
– Мой муж не вернулся с войны.
Искренние, открытые слова. В моей душе они прогрохотали, как лавина. Мне было тяжело выдерживать ее взгляд, слушая продолжение рассказа.
– Я попыталась соткать Пустоту на следующий день после известия о его гибели.
Но ведь в Веларисе не существовало воинской повинности. Значит, муж ткачихи отправился добровольцем. Заметив мое недоумение, женщина тихо добавила:
– Он посчитал, что так будет правильно. Решил помочь сражающимся. Нашел единомышленников. Они примкнули к легиону Двора лета. Муж погиб в сражении за Адриату.
– Прими мои соболезнования, – прошептала я.
Элайна повторила мои слова.
– Я думала, мы с ним проживем еще тысячу лет, – сказала ткачиха, глядя на шпалеру. Ее руки медленно повернули колесо станка. – Мы были женаты триста лет, но боги не даровали нам детей.
Пальцы ткачихи вновь задвигались, красиво, безупречно.
– От него не осталось даже такой памяти. Его больше нет, а я живу. Из этого чувства и родилась Пустота.
Я не знала, что́ отвечать и надо ли… Ткачиха продолжала работать.
А ведь на ее месте могла оказаться и я. Риз мог погибнуть. Он почти погиб.
Удивительная ткань, рожденная и сотканная горем. Такое же горе лишь слегка задело меня, и я молила всех богов, чтобы те мгновения не повторились. Ткань пронизывала утрата, от которой невозможно когда-либо оправиться.
– Я уже говорила: меня постоянно спрашивают про Пустоту. Я надеюсь, что каждый рассказ будет приносить мне облегчение.
Невольно я примерила ее слова на себя… Я бы такого не выдержала.
– Зачем тогда продавать шпалеру? – участливо спросила Элайна.
– Не хочу, чтобы она оставалась здесь, – ответила ткачиха.
Челнок ее станка неутомимо двигался взад-вперед, живя своей жизнью.
Спокойствие ткачихи было обманчивым. Я ощущала глубочайшее, неутихающее горе, волны которого наполняли магазин. В числе магических дарований, полученных мной от разных дворов, был и дар проникновения в чужой разум. Таких фэйцев называли диматиями. Я могла бы в считаные секунды притушить эти волны, уменьшить душевную боль ткачихи. Я еще никому не помогала подобным образом…
Нет. Не могла я этого. И не хотела. Это было бы насилием, пусть и с добрыми намерениями.
Утрата, нескончаемое горе стали для ткачихи толчком для создания удивительной ткани. Источником творческой… нет, не радости. Я даже не знала, как назвать такое ощущение. Я не могла отнять у нее этот источник, даже если бы она сама меня попросила.
– А серебряная нить – как называется она? – спросила Элайна.
Ткачиха вновь остановила станок. В воздухе еще дрожали разноцветные нити.
