– Это неправда, – грустная улыбка Ингеборги погасла. – Я чувствую, что я вам нравлюсь. И я чувствую, что вам приятно, что я в вас влюблена. – Она вновь тоскливо вздохнула: – И я знаю, почему вы не подпускаете меня к себе.
– Тебе вещи собирать не пора? – зло осведомился Варяг. – Времени в обрез!
– Вы не хотите, чтобы я родила вам ребенка, – негромко продолжила блондинка, глядя капитану в глаза. – Не потому, что я вас не устраиваю, или вы не любите детей. А потому, что не хотите, чтобы он жил в полном одиночестве среди чужих в чужом мире. Ведь так?
Злобный взгляд Порфирьева потух, становясь бесцветным и наполненным болью.
– Тебе обязательно лезть мне в душу? – прорычал он. – Катись отсюда!
– Обязательно, – не отводила глаз Ингеборга. – Потому что это и моя душа тоже. Я живу одна в окружении чужих два года. Каждый новый день похож на предыдущий, как две капли грязной воды. И с каждым днем жить хочется все слабее. Единственное, что есть у меня дорогого, это вы. Я очень хочу быть рядом с вами, но вы не пускаете меня, потому что не хотите оставлять после себя ребенка.
– Чтобы он потом спросил у меня, какого хрена я оставил его одного среди чужих?
Рычание Порфирьева было негромким и спокойным, но его взгляд кипел ненавистью, и она чувствовала, что эта ненависть направлена совсем не на нее. Она уже видела этот взгляд. В зеркале. Два года назад, в день похорон пустых гробов, по иронии судьбы совпавшим с очередным мусульманским праздником.
– Я всю жизнь прожил среди чужаков, – голос Варяга по-прежнему оставался ровным и спокойным. – Не знаю, как это объясняется, но я всегда чувствовал, чужак передо мной или свой. С самого детства. А еще я чувствую ложь. Острее всего это ощущается, когда мне лгут из подлости и скрытой ненависти. Именно из скрытой. Чужаки и ложь окружают меня с самых первых осмысленных воспоминаний. Я вырос в детском доме и постоянно пытался выяснить, кто были мои родители и что с ними стало. Мне говорили, что они погибли в автокатастрофе, а документы где-то затерялись. Но я чувствовал, что мне врут. Я точно знал, что их убили, и убили их чужаки. Я спрашивал, где мой брат, и мне отвечали, что в семье я был единственным ребенком. Но единственное воспоминание, оставшееся у меня с младенчества, очень ярко отпечаталось в памяти: я лежу в резной деревянной колыбельке, из которой вижу сложенные из бревен стены комнаты. Рядом со мной лежит точно такой же карапуз, и мы неуклюже цепляемся пальцами друг за друга, за руку. Я точно знаю, что это мой брат, мы родились в один час. Но администрация детдома ничего о нем не знает. И это правда, иначе бы просто сказали, что брат погиб в якобы автокатастрофе вместе с родителями. Впоследствии я добрался до архивов детдома, но там действительно не оказалось моего дела. То, что имелось, было заведено взамен утерянного и не содержало никакой информации. Я всю жизнь пытался найти брата, но так и не смог.
Варяг сделал паузу, вспоминая что-то из далекого прошлого, но почти сразу продолжил все так же спокойно:
– Зато чужих вокруг было хоть отбавляй. Поначалу я думал, что так и должно быть. Пока не подрос и не наткнулся в сети на какие-то байки о древних расах, давно исчезнувших могучих гигантах и прочей ерунде. Рассказывали в основном какие-то нелепицы, и рассказчики были, как на подбор, все чужаки. Но в их картинках и агитационных видеороликах были изображены странные люди. Точно такие же, как я, беловолосые и светлоглазые. И мне стало интересно, потому что всю жизнь мне твердили, что я альбинос, и это генетическая аномалия, а я чувствовал ложь. Я начал копать поглубже и узнал много интересного. Особенно то, что за это сажают, причем надолго. Поэтому держал свои мысли при себе, в детдоме этому учишься быстро, так что мне было не привыкать. Заповеди давно исчезнувших древних гигантов гласили, что настоящий человек живет ради трех ценностей: Рода, Родины и Расы. И я стремился жить по их заветам.
Он иронически усмехнулся:
– Но Рода у меня не было, Расы своей я тоже вокруг не нашел. Хоть все наперебой талдычили обратное. Оставалась только Родина, и потому я пошел служить. Здоровьем меня природа не обидела, драться пришлось много и с детства, в общем, я прошел по конкурсу в военное учебное заведение не для всех. Стал спецназовцем и с тех пор старался воевать за Родину везде, где она в этом нуждалась. Я понимал, что это наивно, потому что Родиной давно управляют чужаки, и воюю я больше за них, нежели за нее. Но очень хотелось прожить жизнь не зря. Не так, как чужая серая масса, жующая гамбургеры в момент написания очередного сетевого комментария.
Порфирьев несколько мгновений смотрел на нее странным взглядом, словно оценивая нечто такое, что невозможно увидеть глазами, после чего продолжил:
– Служба в спецназе в наши неспокойные дни позволяет тебе увидеть множество людей и побывать во множестве уголков не только на Родине, но и за ее пределами. Даже если ты особо за эти пределы не стремился. Это дало результат. Благодаря армии я впервые встретил таких, как сам.
В его голосе вновь зазвучала ирония:
– Поначалу я очень обрадовался. Потому что не думал, что такое возможно. Позже выяснилось, что такие, как я, кое-где еще есть, и даже много. Если верить статистике. Я раскопал в архивах, что в русской части России в 1950 году было всего пять процентов кареглазых, к 2000 году их было уже пятьдесят, а к 2100 году пять процентов приходилось уже на светлоглазых. Якобы в Европе дела обстояли аналогично: к 2050 году каждый третий тамошний житель являлся европейцем, к 2100 году это количество сократилось до половины процента, но это все равно немало. Плюс всякие там скандинавские страны, в которых чуть ли не все вечно-натуральные блондины. Но на деле я встречал подобных себе меньше десяти раз. Чаще попадались другие, вроде Овечкина, от которых тянуло чем-то родным, но давно увядшим. Очень странное и болезненное ощущение: снаружи вроде свой, а внутри уже нет.
Взгляд Варяга из ироничного стал безразличным:
– На своих ошибках учиться не только тяжело. Иногда бывает довольно больно. Но в силу молодости я посчитал, что это правило относится только к рукопашному бою. Развил активность, пытался сплотить своих, агитировал, призывал, мол, так жить нельзя, мы растворяемся в чужаках, нужно срочно возрождать собственную уникальность, пока последние не исчезли. Но оказалось, что вся эта чушь никому не нужна. На меня смотрели круглыми глазами и говорили что-то вроде: «Боже мой, что ты несешь?! Какая еще раса?! Какая генетика?! Ты в своем уме?! Главное, чтобы человек был хороший!» Меня стали сторониться свои же, и я остался один.
На губах Порфирьева вновь заиграла ироническая улыбка, на этот раз с горечью:
– Но я был тупой и правильных выводов не сделал. Вместо этого я начал украдкой интересоваться личной жизнью себе подобных, тех, кого удавалось находить в ходе поисков брата, которые я не прекращал никогда. Таких, кто связал свою жизнь с чужаками, я оставлял в покое, ведь сказано в древних заповедях: «Всяк сам кует свой удел». А вот тех, кто связаться с чужими еще не успел, я продолжал агитировать тайно. Подсовывал им всякую литературу, файлы, статистику и прочее… И доподсовывался.
