Но оказалось, что Варягу повезло в последнюю секунду. Он сумел загнать грузовик под реактор до того, как задетый в процессе этого домкрат выбило из-под ноши. Реактор рухнул уже на платформу грузовика с высоты в десять сантиметров и теперь держался на ней под действием собственного веса с сильным перекосом относительно продольной оси. Овечкин вместе с Шарафутдиновым обследовали получившуюся нелепую конструкцию и пришли к выводу, что двадцать тонн с платформы грузовика ураган смести не должен. Для надежности реактор скрепили с платформой сваркой, проверили все источники питания и разошлись по базам ждать, когда истекут оставшиеся до интоксикации сорок минут.
Эта интоксикация далась Антону еще мучительнее предыдущей, хотя он был уверен, что мучительнее уже быть не может. Порфирьев вновь ставил всем капельницы от недо-врача, но если что и помогло Овечкину не умереть, то только мысль о том, что главные проблемы уже позади, и спустя сутки он навсегда покинет опостылевший Росрезерв. Потому что вывозить отсюда больше нечего. Впоследствии оказалось, что он ошибался, но тогда эта мысль помогла ему выжить.
Экспедиция приняла антирад, свернула базы и двинулась в обратный путь. Сразу же оказалось, что недопилот не может вести грузовик с реактором. Из-за перекоса грузовик кренился, его постоянно сносило в сторону, недопилот к этому готов не был, поэтому глючил и терял курс. Грузовик дважды теряли, колонна возвращалась, и Порфирьев каким-то чудом находил его в кромешной пылевой тьме, ориентируясь на собственные ощущения и панические вопли Теха, который сидел за рулем новоиспеченной мобильной АЭС. Закончилось все тем, что за руль АЭС сел Варяг, и колонна двинулась за ним, отказавшись от недопилота. Держать высокую скорость кренящийся грузовик не мог, поэтому двигались едва тридцать километров в час, и Антон в тихой панике не сводил глаз с хронометра. За цикл антирада прошли едва треть пути до Центра, развернули базу и устроили стоянку.
Интоксикация прошла жестоко, но обошлось хотя бы без ураганов. За сутки получившим обморожение людям стало хуже, двое из них не смогли подняться на ноги, у несчастных начался некроз тканей, и на их обезображенные лица нельзя было смотреть без содрогания. Их вынесли из спецпалатки на руках, уложили на сиденья вездехода и продолжили путь. На этот раз бураны приходили чаще, но были значительно слабее, и Порфирьев не останавливал колонну. За час до интоксикации до Центра оставалось девяносто километров, и Варяг сообщил, что за это время добраться в их состоянии до цели невозможно.
– Надо решить, – рычал он сквозь то нарастающий, то проседающий треск помех, – разворачиваем базу или идем на передозировку. С нашей скоростью ехать еще три часа, это если не придется пережидать бураны. На передозировке мы доберемся домой за пять часов до начала интоксикации, этого времени хватит, чтобы все прошли ускоренную детоксикацию. Но если опять ударит затяжной ураган, а мы на передозировке, то можем не успеть дождаться его окончания. Передозировку при передозировке переживут не все. Если развернем базу сейчас, риска будет меньше. Но я не знаю, как обмороженные перенесут еще одну интоксикацию и сутки без медпомощи, они уже не ходят. Решать надо всем.
Люди принялись бурно обсуждать ситуацию, и позиция Овечкина быстро стала лидирующей.
– Рисковать жизнью, когда до Центра осталась полсотни километров, неразумно! – убедительно доказывал Антон. – Передозировка может убить, участь ФСБ-шников всем хорошо известна! В медотсеке три биорегенератора, нас тридцать, при условии ускоренной процедуры это пять часов! Да, теоретически мы успеваем минута в минуту, но если через полчаса начнется сильный буран и мы не сможем продолжать движение хотя бы час, то даже ускоренную детоксикацю получат не все!
К чему клонит Порфирьев, Антон понял в первую же секунду. У асоциального мизантропа страсть к передозировкам. У него здоровья вагон, на остальных плевать! Именно так Антон лишился дочери, а впоследствии и сына! Да, интоксикация – это чудовищные муки, но Овечкин лучше переживет их в последний раз, чем лишится остатков подорванного здоровья при передозировке! Для многократно переоблученного организма передозировка бесследно не проходит, как ни лечи, можете спросить у нашего недо-врача, она подтвердит!
– Варяг, а ты что скажешь? – поинтересовался Хам, и все умолкли, ожидая ответа.
– Я бы рискнул, – нехотя прорычал Порфирьев. – Если бы я лежал там, в кузове, полумертвый, то очень надеялся бы попасть в госпиталь как можно раньше.
Подозрения Антона оправдались мгновенно. Военные буратины не могут не играть в героев, даже если из-за их блажи могут умереть десятки человек! Обсуждения вспыхнули с новой силой, подхалимы поспешили переметнуться на сторону Порфирьева, и Овечкин выложил последний козырь, припоминая Варягу его же слова:
– Нельзя рисковать жизнью двадцати восьми человек ради двух! Двадцать восемь жизней весят больше, чем две!
Это убедило колеблющихся, и решение было принято в пользу остановки. Колонна прошла еще полчаса, развернула базы и переждала интоксикацию. Оба находившихся без сознания обмороженных, к сожалению, умерли во время мучений, но зато остальные выжили. Более того, опасения Антона подтвердились. Когда люди начали выходить из интоксикации, палатка содрогалась от сильного бурана, и никто не мог сказать, когда он пришел: через пять часов после начала интоксикации или через полчаса. За сутки краткосрочные бураны случились еще семь раз, и все пришли к выводу, что решение сделать остановку в пятидесяти километрах от Центра было правильным.
Сам Порфирьев ничего на эту тему не говорил. Большую часть суток ему явно было нехорошо, и он все время пролежал пластом на своем месте, кривясь от боли. Когда сутки истекли, он приказал принять антирад и первым полез наружу. Технику сильно занесло снегом, и полчаса ушло на то, чтобы выкопать машины из черной ледяной грязи. При осмотре выяснилось, что в нескольких местах шины обогрева вышли из строя, но до Центра повезло добраться без происшествий. Колонна вползла в ангар и остановилась. Диспетчер что-то выяснял у Порфирьева, но тот неожиданно перестал отвечать, и выбирающийся из вездехода Антон увидел, как встречающая экспедицию команда вытаскивает из кабины грузовика его неподвижное тело.
* * *
– Он выживет? – Брилёв в окружении телохранителей стоял возле биорегенератора и напряженно наблюдал за Снегирёвой, безостановочно манипулирующей элементами управления лечебным процессом.
Система биомониторинга пестрела красными сообщениями об отказе тех или иных функций организма лежащего внутри биорегенератора Порфирьева, сердце пациента не билось, к капитану применялись системы искусственного жизнеобеспечения.
– Не знаю, – отрывисто произнесла Снегирёва, разрываясь на управление сразу тремя или четырьмя процессами. – Я все делаю для этого! Вы мне мешаете! Очистите операционную! Немедленно! Слышите?!
Ситуация стала критической мгновенно, и Брилёв кожей почувствовал это еще до возвращения экспедиции. Сначала экспедиция не вернулась в первичный срок, потом не появилась к вторичному. На сеансах собственного лечения полковник видел, что Снегирёва с каждыми сутками нервничает все сильнее, но при этом пытается не подавать вида. Однако после того как она сошлась с Варягом, читать ее эмоции стало совсем просто. Пока Порфирьев находился в бункере, Снегирёва пребывала в счастливом настроении, даже несмотря на хроническую загруженность и частый недосып. Она даже перестала жаловаться ему на Варяга, потому что тот перестал уклоняться от лечения. Стоило Порфирьеву уехать в очередную экспедицию, Снегирёва становилась мрачной, к ней возвращался прежний стеклянный взгляд и подчеркнутая нелюдимость. Все это заканчивалось с возвращением Варяга и начиналось вновь с его отъездом.
