В итоге лифт мы все-таки починили. Прицепили противовес, провели пробные пуски, и он даже не оборвался. Подняли наверх команду для выхода наружу и попытались открыть входные люки. Я в это вообще не верил, но люки открылись. Выход из бункера располагался на территории небольшого сквера, точнее, прямо под ним. Так специально было сделано, чтобы в случае войны его не погребло под обломками какого-нибудь небоскреба. В сквере был фонтан, под ним бетонная подушка в два метра толщиной и метровой толщины стальные ворота. Сразу за ними ангар с боевой и спасательной техникой, непосредственно выход из лифта выводил туда, планировалось, что на поверхность личный состав будет выезжать уже внутри техники.
Но ангар оказался разрушен и почти полностью завален. Уцелела от него едва четверть, но нам повезло. В незасыпанной части размещался гусеничный бульдозер с отвалом и телескопическим ковшом, и такой же гусеничный вездеход. Техника была современная, на электрической тяге, оставалось только расконсервировать, но радиационный фон за воротами не позволял находиться там без антирада даже в скафандрах, и пришлось срочно возвращаться. Лазарет расплющило вместе с дальним крылом бункера, там погибли не только гражданские и раненые, но и все, что имело отношение к медицине, включая врача и медсестер. Единственные оставшиеся медикаменты – это то, что имелось в носимом запасе скафандров и штурмовых комплектов. Поначалу ими лечили раненых, пострадавших от обрушений, но к исходу недели все тяжелые умерли, а легкие более-менее оклемались, и проблема медпомощи отошла на второй план. Теперь она снова встала. Потому что после антирада человеку требуется биорегенератор, а мы остались без медиков и лазарета.
Поначалу решили принять антирад и попытаться справиться с последствиями интоксикации своими силами, согласно имеющимся на этот случай инструкциям. Собрали ремонтную команду, экипировались по полной, приняли антирад и принялись выкапываться на поверхность. Запускали технику, прокапывали выход, готовили внешнюю антенну… Через шесть часов мы все-таки выехали наружу. Там все и офигели. Вокруг ночь, сплошная стена пыли, сквозь которую падает черный снег, минус двадцать пять… И бесконечная свалка из обломков. Ни домов, ни остовов зданий, даже отдельных стен нет. Ничего. Только месиво из размолотого бетона, дерева и железа. Компас не работает, электроника сразу же сгорела вся, кроме экранированной, а экранированная почти бесполезна из-за сильных помех, спутников нет, навигации не существует, связь цепляет метров на двадцать, видимость вдвое ниже и радиационный фон под три тысячи рентген… Даже в скафандре под антирадом лошадиную дозу получишь гарантированно.
Пока все были в шоке, налетел ураган, и нас чуть не поубивало камнями. Мы забились под технику и пролежали там полчаса, потом ветер резко стих. Я даже не сразу понял, что уже штиль. Стало ясно, что внешняя антенна в таких условиях больше часа не проживет, поэтому ее установили в ангаре как можно ближе к поверхности и вернулись в бункер, пока целы. Потом началась интоксикация, и я думал, что умираю в мучениях. До этого мне никогда не бывало так больно, хоть на соревнованиях случалось получать переломы и продолжать драться прямо с ними. Но по сравнению с интоксикацией это оказалось несерьезно. Позже выяснилось, что из ремонтной команды с жизнью попрощался каждый, а те, кто видели наши мучения со стороны, были уверены, что никто из нас не выживет. Кто-то из солдат-ремонтников действительно умер, наверное, у него была непереносимость каких-то компонентов антирада, в инструкции есть предупреждение об этом…
Короче, мучились мы часов восемь, потом еще десять часов спали, словно трупы, а после отпивались водой, как верблюды. После такого никто уже на поверхность выбираться не хотел. Генералы решили, что нужно дождаться, когда осядет пыль и восстановится связь со спутниками, потому что без связи не ясно, где расположены безопасные территории, а без навигации невозможно определить, куда идти. Мы снова закупорились и стали ждать, изредка проверяя обстановку наверху. Но чем больше проходило времени, тем хуже становилось. Температура упала за минус сорок, все засыпало черным снегом, уровень радиации вырос еще сильнее, ураганы стали еще опасней. На наши вызовы никто не отвечал, и с каждой неделей становилось все более очевидно, что никто уже не ответит.
Тогда генералы решили, что надо жить в бункере столько, сколько возможно. Бункер был рассчитан на полгода автономного существования при заполненности в пятьсот человек, но нас осталось вчетверо меньше, поэтому запасов должно было хватить вдвое дольше даже с учетом того, что половина продовольствия погибла. Если проживем год, до следующего лета, то наверняка сможем выбраться за пределы Москвы и найти безопасное место. Потому что за год и пыль осядет, и тепло вернется, и связь со спутниками восстановится, если из них что-нибудь уцелело. Все согласились.
Месяц прожили более-менее спокойно, если не считать постоянных вибраций из-за оседания грунтов. В такие моменты из трещин в потолках сыпалось земляное крошево, и это вызывало у некоторых панику. Несколько раз у кого-то не выдерживали нервы, люди срывались и начинали психовать. Обычно это заканчивалось дракой, потом зачинщиков утихомиривали, связывали и запирали отдельно от всех, пока не успокоятся. Чтобы у людей не съезжала крыша, генералы приказали офицерам организовать занятия по методам выживания. Все, кто что-то знал и умел, пытались обучить остальных. Я тоже собрал команду из наиболее толковых солдат и курсантов, учил их обслуживанию систем обеспечения бункера. Думал, выживем, шансы есть.
Пленный умолк и снова потянулся рукой к ожогу на веках.
– Но в какой-то момент землетрясения заметно усилились. Трясти чаще не стало, но сами вибрации стали опаснее. Полтора месяца назад нас затрясло так, что сместились работающие дизель-генераторы. Наверное, что-то лопнуло в топливной системе, потому что пожар вспыхнул мгновенно. Система пожаротушения сработала, но это оказалось бесполезно, потому что она была порошковая, а порошок высыпался из полопавшихся емкостей еще во время бомбардировки. Мы пытались использовать огнетушители, но все произошло слишком быстро. Цистерна с дизтопливом дала трещину еще в первый день, вытекшее из нее топливо залило половину сектора, все пропиталось соляркой и теперь вспыхнуло, словно бумага.
Все бросились тушить огонь всем, чем только можно, но тут горящие генераторы вырубились, и основное питание пропало. Пока запускали аварийное, взорвалась цистерна с дизтопливом, и пожар охватил половину бункера. Пламя быстро распространялось, остановить его было нечем, температура подпрыгнула до шестидесяти, много людей сгорело, все получили ожоги. Всех, кто успел надеть скафандры, пламя выдавливало к шлюзу, и я понял, что воздух для горения поступает именно оттуда, через нашу новую систему вентиляции. Через нее же распространяется пожар. Мы вырубили вентиляцию и закупорились там, где еще было можно. Это помогло. Кислород быстро выгорел, и пожар погас. Пока ждали, потратили много кислорода из аварийного запаса скафандров, но зато выжили. Потом запустили вентиляцию и принялись разбираться, в каком мы положении.
Рассказчик потрогал свои ожоги, болезненно скривился скорее по привычке, чем от реальной боли, и продолжил с нездоровой ухмылкой:
