Пахло тем, чем обычно и пахнет в лесу. Прелой листвой, корой деревьев, влажной землей. И еще я почувствовал едва уловимый пряный аромат, который никак не мог принадлежать гвайзелу. Успокоившись, полюбовался порхающей бабочкой. Они здесь как на подбор все яркие. И такие крупные, что крылышки величиной в ладонь. Подставил руку, чтобы она на нее уселась. Бабочка, проигнорировав, полетела куда-то вдаль и скрылась за деревьями.
Вот тут-то, заставив меня вздрогнуть, грянул выстрел из СВД и практически сразу же следующий. Это была именно винтовка Драгунова, звук ее выстрела сложно спутать с какой-нибудь другой. По крайней мере, лично мне. Оставалось только надеяться – это винтовка Яниса, а не кого-то из перквизиторов, что тоже могло случиться. Буквально тут же раздался еще хлопок, затем протарахтела короткая очередь, и наступила тишина.
«Автомат, наверное, Гришин, – подумал я, вскочив на ноги еще при первом выстреле. – «Отсечка на три патрона, и все три пули в точку», – вспомнились мне его слова. – Вероятно, он стрелял в последнего, а значит, с перквизиторами покончено. Теперь только нужно дождаться их возвращения».
Тогда-то они и появились. Нет, не Грек с остальными – перквизиторы. И узнать их было проще простого. Они в точности соответствовали описанию Гудрона. Одеяние, действительно похожее на коричневого цвета сутаны. Не до земли – в таком особо не побегаешь, примерно до колен. И размалеванные рожи. Пусть и не белыми полосами, как утверждал тот. Все они показались мне несуразно широкими. Но, по словам Яниса, под сутанами у них должны быть жилеты из пластин гвайзела. Практически непробиваемые бронежилеты, которые возьмет далеко не каждая пуля, даже в упор. И конечно же каждый из них сжимал в руках оружие.
Меня спасли сразу несколько обстоятельств. Наверное, главное из них то, что увидел я их за мгновение до того, как они обнаружили меня. Ну и ряд второстепенных, хотя, возможно, и не менее важных. Они бежали, бежали изо всех сил, и потому не могли держать оружие на изготовку, что повышало мои шансы. К тому же я находился справа от них, а все они оказались правшами, и потому на то, чтобы развернуться в мою сторону, у них ушло больше времени, чем понадобилось бы, если бы я располагался от них слева.
Вначале я выстрелил в того перквизитора, который бежал последним. Не потому, что осознал – начинать необходимо именно с него, а лишь по той причине, что ствол оказался направленным именно на него.
Позже, рассказывая Гудрону все в подробностях, я то и дело видел его одобрительные кивки: тут все верно, и здесь все правильно, и потом ты сделал так, как и следовало.
– Тебе повезло трижды, – резюмировал он. – Ты увидел их первым и стрелять начал не раздумывая.
– А в чем заключается третье мое везение?
– Ты левша, а среди них таковых не оказалось.
Время как будто остановилось. Мне казались замедленными их движения, а еще больше – свои собственные.
Слава рассказывал, что течение времени всегда неизменно. Все дело в особенностях нашей долговременной памяти, и чем ярче событие, тем больше подробностей мы запоминаем. Оттого впоследствии нам кажется, что время растягивается как резина. В отличие, например, от целого дня рутины, когда и запомнить-то толком нечего, настолько все как всегда. Вероятно, он прав. Да и как может быть не прав человек, который посвятил изучению нашего мозга много лет? Но в тот момент для меня оно точно замедлилось, что бы там ни говорила наука.
Выстрел – и бежавшего позади остальных перквизитора, успевшего только хищно оскалиться, отбросило пулей на траву. Снова выстрел и снова в голову – тому, кто бежал в середине. Третий все же успел ко мне повернуться. И даже вскинуть винтовку. В его руках громыхнуло, но за доли секунды до этого в моих собственных дернулся ФН ФАЛ.
Всё. Я стоял на дрожащих ногах и смотрел, как его пальцы в предсмертной судороге царапают землю. Тогда-то и пришел страх. И понимание того, что могло произойти и чего мне удалось избежать каким-то чудом. Ведь это именно я мог лежать на траве. Например, как тот, в которого угодила моя первая пуля. В нелепой позе, с отлетевшим в сторону устрашающего вида оружием, которое выпустила мертвая уже рука.
Или так, как лежит второй. После моего выстрела его развернуло на месте, и на землю он упал какой-то бесформенной кучей. Или как тот, чья пуля едва меня не нашла. Он лежал на спине, с широко раскинутыми руками, и его поза удивительно походила на позу спящего человека. А на руку ему присела изумительной расцветки бабочка. Та самая, у которой на ярко-фиолетовых крылышках огненно-красные пятнышки меж белоснежных разводов. Почему-то именно эта мысль заставила меня содрогнуться: я лежу мертвый, а на моей руке сидит бабочка. Красивая такая бабочка – и мертвый я.
– Молоток, Теоретик! Да что там, просто красава! Они ведь к тем на помощь спешили. – Янис мотнул головой, указывая себе за спину. – А тут ты.
Его улыбка показалась мне немного вымученной. И только тогда я обратил внимание на отметину на его груди. Он мой взгляд уловил.
– Прилетело от третьего, – пояснил он. – И если бы не Настин подарок!.. И еще Грише спасибо, помог. Ведь тот следующим выстрелом мог и в голову. Ребра побаливают, – поморщился Янис. – Но ничего, пройдет, главное, жив остался.
– С почином тебя, Теоретик. Силен! – В знак одобрения Гудрон показал мне сразу два больших пальца.
– С каким еще почином? – Слова дались мне с трудом, а сам я старался не глядеть на трупы с развороченными пулями головами, отчаянно борясь с подступившей тошнотой.
– Ну как это с каким? Людей раньше убивать не приходилось?
– Нет.
– Вот именно такой у тебя и получается почин.
«В гробу я видал такие почины!» От этой мысли стало еще хуже. Гробы нужны не мне, этим людям. Только не будет у них гробов. Хорошо, если общую яму для всех выроют. Скорее всего, бросят как есть, не забыв забрать самое ценное. Этот мир суров, и в нем не до сантиментов.
– Тошнит? Что-то ты весь зеленый.
– Да.
– Всех поначалу тошнит. А иных и наизнанку выворачивает. Со мной именно так все и было. Еще и ночами могут присниться. Хотя и не обязательно – как повезет. На вот, попей.
Теплая, с привкусом металла вода облегчения не принесла.
– Ему сейчас не вода нужна. Грек? – Гриша вопросительно взглянул на него, и тот кивнул. Покопавшись в рюкзаке, Сноуден извлек из него фляжку, скрутил с нее колпачок и протянул емкость мне. – Держи. Пей, сколько выпьешь.
Меня хватило лишь на несколько глотков. Крепости самогонки я не почувствовал. Но ее вкус, пусть Гриша и утверждает, что она у него особая – двойной очистки, настояна на семи корешках и трех сортах ореха, показался мне отвратительным. Лучше уж воду.
– Пей! – настаивал Гриша, и я послушно выпил еще.
– Ты здесь стоял? – Грек, который внимательно осматривал место, где все и случилось, подкинул на ладони гильзу от моего ФН ФАЛа.
