– Да, пан воевода.
Вскоре на уцелевшей стене Замка, обращенной к Великому Посаду, заколыхался белый флаг. Раздались команды, огонь прекратился.
Из бреши, пробитой русскими пушкарями, вышел епископ Арсений с небольшой свитой, состоящей из духовных лиц. Один из этих людей держал над головой тот самый белый флаг.
Русские ратники, мимо которых по пожарищу шла процессия, спрашивали друг у друга:
– Это чего? Сдаются они, что ли?
– Белый флаг несут – значит, сдаются.
– Да пора бы, а то мы скоро их всех перебьем.
Процессия шла по пожарищу, обходила горевшие подворья.
Их встретил ратник, специально для этого и отправленный.
– Что вам надобно? – спросил он, не особо церемонясь.
– К Царю Ивану Васильевичу идем, переговоры вести.
– Ну тогда давайте за мной, да поспешайте.
Вскоре процессия дошла до шатра Ивана Грозного. Там стражники остановили священников, пустили внутрь только Арсения.
Иван Васильевич, которому, естественно, уже доложили о переговорщиках, сидел в деревянном кресле, в одежде простого воина. Только атрибуты власти указывали на то, что он и есть правитель Государства Российского.
Арсений вошел в шатер, встал напротив Царя.
– Что тебе надо, епископ? – осведомился Иван Васильевич.
– Великий Государь, я прибыл для того, чтобы обсудить с тобой условия сдачи крепости.
Ни один мускул не дрогнул на лице Царя.
– Вот как? Вы решили сдать крепость? – спросил он.
– Да, Государь.
– Почему не сделали этого сразу, как только мое войско вышло к Полоцку? Зачем сожгли Посад, обрекли людей на смерть и лишения?
– Государь, это решал Военный Совет. Я был против поджога Посада, но меня не послушали, поступили по-иному.
– Кто принял подобное решение?
– Как и положено, воевода Станислав Довойна.
– Почему я вижу перед собой тебя, а не его?
– На малом совете было решено послать меня.
– С тобой, епископ, мне говорить не о чем. Если вы и вправду желаете сдать город, то поступайте по всем правилам. Пусть ко мне приходит воевода. А до того обстрел будет продолжаться, как и штурм.
Арсений взмолился:
– Великий Государь, прошу, не надо больше стрелять и штурмовать. Решение о сдаче крепости окончательное. Все остальное – лишь пустая формальность. Для чего губить ратников и мирное население, которое укрылось в Замке?
Иван Грозный сурово посмотрел на епископа и проговорил:
– Хорошо! Даю воеводе день, даже меньше, утром жду его. До того стрелять и штурмовать не будем. Не придет Довойна после утренней молитвы, прикажу разбить крепость и никаких переговоров вести не буду. Все, ступай восвояси, Ваше преосвященство.
Арсений вышел из шатра.
Священнослужители стояли поодаль, возле них стрельцы и какой-то вельможа в высокой бобровой шапке и соболиной шубе.
К нему-то и обратился епископ:
– Боярин, не соизволишь ли дать нам коней, чтобы доехать до Замка?
Тот усмехнулся и спросил:
– Коня тебе? А еще чего? Может, и карету без окон, дабы ты сидел в ней и не видел, что вы сделали с Посадом?
Арсений понял, что ничего не добьется, повернулся, но боярин вдруг буркнул:
– Погоди-ка! Как тебя?.. Преподобие?
– Преосвященство.
– Ты, преосвященство, не хочешь к народу своему наведаться, дома которого вы с воеводой пожгли? Люди тут, совсем рядом. Они ой как рады будут поговорить с тобой.
– Нет, не желаю. Мне надо возвращаться во дворец.
– Тогда ступай пешком и гляди на черные дела свои.
Епископ развернулся и пошел к пожарищу. За ним двинулась процессия. Священники опять кое-как пробрались по пожарищу, поднялись в Замок, прошли во дворец.
Там их ждал Довойна.
– Ну что, Ваше Преосвященство, удалось выторговать хоть какие-то выгоды? – спросил он.
– Нет, – ответил епископ, сел в кресло и добавил: – Царь не пожелал обсуждать со мной сдачу крепости, велел, чтобы после утренней молитвы ты сам к нему явился, как положено воеводе, решившему сдать крепость. До того обещал не стрелять и не штурмовать, после – разгромить все!
Довойна вздохнул и проговорил:
– Ладно, пусть хоть до утра. Это значит, что у ротмистра Холмского еще есть время. Как захватим ратников особой дружины, Царь Иван сразу по-другому заговорит и пойдет на уступки.
– Ты тешишь себя несбыточными надеждами, пан Станислав.
– Посмотрим.
– Смотри, а я к себе.
– Так подворье разбито.
– У меня подвал большой, подготовленный. Молиться буду, чтобы у тебя все получилось.
– Ну так молись! Не смею задерживать.
Люди ротмистра Холмского прошли половину пути по подземным ходам. Потом они остановились. Это было определено заранее.
Ротмистр приказал послать вперед по центральному тоннелю трех разведчиков, один из которых имел при себе заряженную пищаль. Выстрел из нее должен был показать Холмскому, что разведка вышла к противнику.
Задание у разведчиков было простое. При встрече с русскими по возможности определить, сколько их в подземелье, и тут же отойти. Два других десятка должны были действовать точно так же.
Вскоре разведчики вплотную подошли к большому распределительному помещению. Туда полетели факелы, чтобы осветить его. Вперед выдвинулся пищальник.
Ратники князя Савельева хорошо видели противника, но пока ничего не предпринимали. У них были куда более выгодные позиции. Они находились в темноте, поляки же освещали себе путь, следовательно, показывали себя.
Пищальник десятника Кумилы вышел на площадку. Раздался короткий свист, и стрела, пущенная Тарасом Дрогой, пробила его шею. Поляк упал.
Это видели его товарищи. Второй солдат из соседнего хода схватил пищаль и выстрелил. Пуля попала в мешок с мукой и осталась там.
Дрога же выпустил вторую стрелу. Еще один разведчик с пробитым горлом завалился на бок. Третий двинулся назад.
После этого в атаку пошли десятки Лукаша Соринского и Якуба Дела.
Вступил в бой и сапожник Тукин, оказавшийся не менее метким лучником, нежели Дрога. Он выпустил две стрелы, и отряд Холмского потерял еще пару человек.
Грохнули пищали. Большое помещение стало затягивать дымом. Перед русскими воинами оказались шестеро поляков.
Бессонов-младший ринулся было на них, но Савельев удержал его за воротник и заявил:
