— Ты только меня, девушка, впусти, а там будет мой грех, я и в ответе, ты же свое возьмешь, что тебе по праву принадлежит…
— Ох, страшно…
— Чего страшно?.. Все равно им не жить, затем я и вернулся, чтобы с ними счеты свести. Говорю, лучше впусти…
— Ох, боязно…
— Ты не дури… Я перед тобой душу выложил, значит, ты со мной должна в согласье действовать, а не то и тебе несдобровать… Поди рассказывай своим благодетелям… Я от всего отопрусь или опять сбегу, а до вас до всех доберусь, аспидов…
Невольно приходил на память Татьяне Берестовой этот последний разговор ее с Никитой. Его угрожающая фигура, с горящим, злобным взглядом черных глаз, стояла перед ней. Ей оставалось только дать согласие и впустить убийцу. Отступление ей было отрезано с момента первого рокового свидания с беглым Никитой в Соломонидиной избушке. Она поняла это и решилась.
Результат оказался таким, каким рисовал ей этот страшный человек. Все обошлось для нее более чем благополучно. Она сделалась княжной, всеми признанной, она обласкана императрицей, принята с распростертыми объятиями в высшем петербургском обществе. Самые блестящие женихи столицы готовы оспаривать друг у друга честь и счастье повести ее к алтарю. Конечно, она связана с этим бродягой — Никитой. После первого же его посещения она поняла, что эта связь не из легких, что он не продаст ей дешево спокойствие и безмятежное пользование плодами его преступления, а главное, его появления, и притом довольно частые, всегда будили в молодой девушке тяжелые воспоминания недавно минувшего, и после них она не могла долго успокоиться. Ей все мерещилась картина роковой ночи в Зиновьеве. Что же будет дальше?
Она надеялась, впрочем, к этому привыкнуть. Суммы, которые она передавала уже Никите, для нее, обладательницы большого богатства, ничтожны, но она все-таки замечала, что требования этого «бродяги», как она мысленно называла мужа ее матери, все увеличиваются и увеличиваются. Он пропивает все полученные деньги, значит, чем больше она будет давать их ему, тем скорее он сопьется и издохнет. Эта надежда жила в ее сердце. Его смерть освободит ее совершенно. Он единственный камень на ее ровной и гладкой жизненной дороге. И вдруг…
Бледное, испуганное лицо Никиты рисовалось перед Татьяной.
«Все пропало!» — звучали в ее уме его слова.
Нашелся другой обличитель ее самозванства, не чета беглому Никите — граф Свянторжецкий.
Как мог он догадаться? Этот вопрос мучительно вставал в душе молодой девушки. От этого не отделаешься денежной подачкой — он сам богат; да он уже и предъявил свои условия. Придется расстаться с мыслью о блестящем замужестве.
По странной иронии судьбы, она именно графа мысленно наметила в свои мужья, но теперь, конечно, он не женится на бывшей «дворовой девке», на убийце. Так пусть же берет ее так, но… молчит. А будет ли он молчать?
Ведь она в его руках. Но разве у нее нет силы, страшной силы! Эта сила — ее красота!
«Он будет моим рабом!» — снова промелькнула, как и в ночь после объяснения с Никитой, у ней гордая мысль.
Но теперь эта мысль была отравлена ядом возникавших в ее уме сомнений. Она полагала, что граф, добыв случайно доказательства ее самозванства, — конечно, случайно, она узнает непременно, как удалось ему это, — тотчас поспешит ими воспользоваться. Она ждала его на другой же день после визита ее сообщника. Она в его власти, не станет же он медлить, он влюблен. При последнем условии сила была на ее стороне. Но граф медлил.
При каждом не только дне, но и часе этого промедления сомнение в чувстве графа, даже просто в его страсти к ней, стало расти в душе молодой девушки. По истечении нескольких дней она уже окончательно потеряла почву под ногами. Ей стало страшно.
«А что, если он не приедет совсем… Не захочет иметь с ней дела, а прямо сообщит все государыне… Он в числе ее любимцев».
Вместе с этим-то страхом обнаружения преступления стали появляться и угрызения совести по поводу его совершения. Молодая девушка всячески старалась успокоить себя, представить себя жертвой Никиты, путем угрозы заставившего ее принять участие в его преступлении. Это было плохое успокоение. Внутренний голос делал свои разумные возражения.
«Ты сама пошла к нему. Ты слушала его дьявольский шепот с чувством злобного удовольствия. Ты испугалась только в последний момент, накануне дня, выбранного для убийства, когда отступление было действительно невозможно, и, наконец, ты до сих пор пользуешься плодами этого преступления».
И снова начинались муки и страх неизвестного будущего.
«Зачем же ему было тогда отпускать Никиту? Не дал бы ему и поручения», — представляла она самой себе успокоительные доводы.
«А если он это сделал под влиянием минуты и потом раздумал, почувствовал к ней брезгливость. Что тогда?»
«Позор. Суд. Смерть от руки палача».
Татьяна Берестова дрожала как в лихорадке.
«Если же он и придет, но придет не пламенным любовником, а хладнокровным властелином требовать от нее любви так, как Никита требует денег?»
Молодая девушка чувствовала, как вся кровь приливала ей в голову при этой мысли. Она была самозванка, она была сообщница убийцы, но она была женщина, и это оскорбляло ее как женщину.
«Кто лучше? Палач или такой любовник?»
Она почти склонялась на сторону первого. Дни шли за днями томительно долго. А тут еще каждую ночь появлялся Никита. Он не требовал денег. Нет, он, видимо, сам был в страшном беспокойстве. Он даже как-то отрезвел и просветлел.
— Был? — обыкновенно спрашивал он.
— Нет.
— Пропала наша головушка. Узнал я доподлинно, действительно это граф — поляк. Какого тут ждать добра! Властный человек — у царицы бывает.
— Приедет…
— Вы бы дослали… — как-то умоляюще говорил он и даже обращался с молодой девушкой на «вы».
— Нельзя, хуже будет…
— Хуже… — ударял себя Никита отчаянно по бедрам и удалялся.
Татьяне самой приходило на ум послать записку к графу Иосифу Яновичу Свянторжецкому, но она не решалась. Это будет уже окончательная сдача себя в его власть, а она еще думала бороться. Ей порой приходило на ум, что Никиту просто захватили врасплох, а он с перепугу во всем сознался и что таким только образом граф получил сведения о ее самозванстве и совершенном преступлении.
«Он меня прямо назвал по имени и убийцей княжны и княгини Полторацкой…» — припоминались ей слова Никиты.
«Что-нибудь путает! — думала она. — Смешал со страха, что это ему сказал граф после того, как он уже все выболтал, дурак!»
«Тогда можно будет еще и отговориться, — работала мысль княжны далее, — надо удалить Никиту из Петербурга, дав ему большую сумму денег… Пусть уезжает подальше, пусть спрячется в такую нору, в которой его никто не найдет. Вино везде есть, а ему только этого и надо… Пусть тогда попробует граф заявить, что ему сказал какой-то оборванец, бродяга, что она, княжна, не княжна… Он будет только в смешном положении, хуже, его прямо сочтут клеветником… Отвергнутый поклонник решился на такую подлую и глупую месть… Вот что заговорят про него… Может быть, он это уже сообразил сам, а потому и не является».
