— Как же, приготовлять? — спросил его монах.
— Приготовляйте, отец мой…
— Я беру золото…
— Берите.
Старик жадно костлявой рукою стал собирать рассыпанные по столу золотые монеты и бережно укладывать их в ящик стола.
— Да простит меня Бог! — воскликнул граф Свянторжецкий.
— И простит, сын мой, за сто червонных я дам тебе разрешение нашего святого отца на этот грех…
— Разрешение?
— Да, за подлинною подписью нашего святейшего отца…
— И грех действительно простится?
— Ты разве не сын римско-католической церкви? — строго спросил патер Вацлав.
— Я сын ее, — глухо ответил граф.
Мы знаем, что он был православным, но с четырнадцати лет, под влиянием матери, ходил в костел на исповедь и причащение у ксендза. Приняв имя графа Свянторжецкого, он невольно сделался и католиком. В сущности, граф Иосиф Янович не исповедовал никакой религии.
— Если так, то как же ты осмеливаешься задавать такие вопросы? Разрешение святого отца, конечно, действительно в настоящей и в будущей жизни.
— Простите, отец, я спросил это по легкомыслию.
— Да простит это тебе Бог, сын мой! — смягчился старик.
— Значит, через неделю, отец мой.
— Через неделю… Час в час…
— До свиданья, отец мой! — поднялся с места граф Иосиф Янович Свянторжецкий.
— Да будут благословенны твой уход, сын мой, как и возвращение.
— Аминь.
— Аминь.
Граф вышел.
— Живы, ваше сиятельство? — встретил его Яков.
— Жив, а что? — с недоумением спросил граф Иосиф Янович.
— Уж очень вы долго, ваше сиятельство, я перепугался было, хотел толкнуться.
— Чего перепугался?
— Как чего, не ровен час, нечистый какую каверзу не сделает.
Граф невольно улыбнулся.
— А ты думал справиться с нечистым, коли бы толкнулся?
— Где уже справиться, а все же… Не давать же христианской душе погибать без помощи.
— Ишь какой сердобольный… Спасибо. Подсаживай в карету, да домой поедем.
Яков открыл дверцу, откинул подножку и помог графу сесть в экипаж. Вставая на запятки, он крикнул кучеру.
— Пошел!
Карета покатила.
«Она будет моей! Она должна быть моей! — неслось в голове графа, откинувшегося в угол кареты в глубокой задумчивости. — Во что бы то ни стало… Ценою чего бы то ни было!»
Граф и не заметил, как совершил свой далекий путь. Карета въехала в ворота дома, где он жил.
XX
Перед преступлением
Назначенная патером Вацлавом неделя показалась графу Иосифу Яновичу Свянторжецкому вечностью. Чего не передумал, чего не переиспытал он в эти томительные семь дней.
Несколько раз он приходил к окончательному решению не ехать к «чародею», не брать этого дьявольского средства, дающего наслаждение, за которое жертва должна будет поплатиться жизнью. Это ужасно! Знать, что женщина, дрожащая от страсти в его объятиях, через несколько часов будет холодным, безжизненным трупом. Не отравит ли это дивных минут обладания?
Порой он решал этот вопрос утвердительно, а порой ему казалось, что эта страсть за несколько часов перед смертью должна заключать в себе нечто волшебное — что это именно будет апофеозом страсти. Насладиться обладанием женщины при таких условиях можно только один раз, оно, это обладание, несомненно, пресытит, и повторение его не будет иметь и тени сходства с этими первыми невообразимой прелести минутами.
Организм, в который будет введен яд возбуждения, и притом яд смертельный, разрушаясь, вызовет, несомненно, напряжение всех последних жизненных сил исключительно для наслаждения. Инстинктивно чувствуя смерть, женщина постарается взять в последние минуты от жизни все. И участником этого последнего жизненного пира красавицы будет он.
В таких соблазнительно привлекательных очертаниях представился ему момент рокового для княжны свидания с ним через неделю.
«Она будет моей! И никогда больше ничьею не будет!» — нашептывал ему какой-то внутренний голос, похожий на голос его матери.
А с другой стороны, властный, серьезный голос, поднимавший в его душе картины далекого прошлого, голос, похожий на голос его отца, говорил другое:
«Какое право имеешь ты отнимать жизнь за мгновение твоего наслаждения, для удовлетворения твоего грязного, плотского каприза?.. Ужели ты думаешь, что страсть, вызванная искусственно, может доставить истинное наслаждение?.. Как бы ни искусно было подделано вино при помощи различных снадобий, оно никогда не сравнится с чистым соком винограда… Виноград — это взаимность чувства, при ней одно наслаждение обладания достигает действительно апофеоза любви… Ты увидишь, что после пронесшихся мгновений страсти твое преступление оставит неизгладимый след в твоей душе и ты годами нравственных страданий не искупишь их… Горечь, оставшаяся после пресыщений искусственною сладостью на твоем сердце, отравит тебе всю жизнь…»
Так говорил этот серьезный, властный голос, и граф Свянторжецкий уже стал было прислушиваться к нему. Тогда-то в уме его и стало появляться решение отказаться от услуг патера Вацлава и постараться сбросить с себя гнет страсти к княжне Людмиле, вычеркнуть из сердца ее пленительный образ.
Увы, этого он сделать был не в состоянии. Страсть его по мере открывавшейся возможности удовлетворить ее росла не по дням, а по часам. Она еще более разжигалась брошенной фразой патера Вацлава:
— А не назначает ли она такого свидания и другим?
Мы видели, что эти слова змеей сомнения вползли в сердце графа Иосифа Яновича Свянторжецкого. Они то и дело приходили ему на память.
— Если это действительно так, то пусть она умрет! — говорил он сам себе.
Он искал предлог для оправдания своего преступления, и эта ее измена ему представлялась совершенно достаточным предлогом. Он забывал, что она не связана с ним ничем, даже словом. В своем ослеплении страстью он полагал, что раз она назначает ему свидания, то никто другой на них не имеет права. Эти свидания он считал доказательством близости, делить которую с другим он не намерен. Она мучила его, чтобы отомстить ему и наказать его, но в конце концов переменит гнев на милость и сделается его женой. Так он старался объяснить факт назначения ему ею таинственных свиданий.
А если другой пользуется такими же, как он, быть может, и большими правами, то он вправе считать это изменой и жестоко отомстит за нее. Отомстит смертью. Надо было убедиться в этом. Он все равно не спал ночей под влиянием тревожных дум. Он стал проводить их у дома княжны Полторацкой, сторожа заветную калитку.
