Прошло два дня, и настал срок, назначенный патером Вацлавом для приезда к нему за снадобьем, долженствовавшим бросить княжну Людмилу Васильевну Полторацкую в объятия графа Свянторжецкого. Последний не спал всю ночь и почти минута в минуту был у «чародея» на далекой окраине Васильевского острова. Патер Вацлав был тоже аккуратен. После взаимных приветствий он удалился в другую комнату, служившую ему и спальней и лабораторией, и вынес оттуда небольшой темного стекла пузырек, плотно закупоренный.
— Несколько капель на два-три цветка будет достаточно, — сказал он. — Она может отделаться только сильным расстройством всего организма, но затем поправится. У меня есть средство, восстанавливающее силы. Если захочешь, сын мой, сохранить ей жизнь, то не увеличивай дозы, а затем приходи ко мне. Она будет жива.
Граф не обратил почти никакого внимание на эти слова «чародея». Все мысли его были направлены на этот таинственный пузырек, в котором заключалось его счастье, но он все же ответил:
— Конечно, пусть она живет!
Он спрятал пузырек в карман, из которого только что вынул мешочек с золотом и сверток золотых монет.
— Вот за лекарство, а это сто червонных за разрешение греха, — сказал он.
— Разрешение готово. Вот оно.
Патер Вацлав подал графу Свянторжецкому бумагу и стал считать деньги. Граф опустил бумагу в карман не читая. Патер Вацлав оторвался от счета и строго посмотрел на него.
— Куда ты дел разрешение святого отца?
— Я спрятал его… — ответил граф.
— Спрятал. Разве так можно обращаться с таким документом?
— А как же?
— Ты не верный сын католической церкви, если говоришь такие слова.
— Я не понимаю, отец мой.
— Ты должен был осенить себя крестом и спрятать бумагу на груди.
— Я не знал этого.
— Вынь ее из грешного твоего кармана, где ты держишь деньги, этот символ людской корысти.
Граф повиновался. Он вынул бумагу.
— Перекрестись и поцелуй святую подпись, — сказал патер Вацлав.
Иосиф Янович исполнил приказание и спрятал бумагу на грудь. Патер Вацлав стал снова пересчитывать деньги.
— Верно… — наконец произнес он и спрятал их в ящик стола.
— Прощайте, отец мой, — сказал граф.
— Да благословит тебя Бог, сын мой.
— Аминь! — произнес граф.
— Помни, сын мой, не злоупотребляй средством, если не хочешь стать убийцей.
— Но я буду прощен? — возразил граф.
— Все это так, но неужели тебе не жаль женщины, к которой влечет тебя страсть?
— Конечно, жаль.
— Тогда сохрани ее для будущего.
— Будущее… разве у нас с ней есть будущее?
— Раз ты овладеешь ею впервые, от тебя будет зависеть сохранить ее навсегда.
«Впервые, если впервые…» — мелькнуло в уме графа Иосифа Яновича Свянторжецкого.
Перед ним вырисовалась фигура князя Сергея Сергеевича Лугового, отворяющего калитку сада княжны.
— Конечно, отец мой, я постараюсь сохранить ей жизнь. Это в моих же интересах.
— Об этом я и говорю. Прощай, сын мой.
— Прощайте, мой отец.
Граф вышел.
XXI
Ключ добыт
Граф Иосиф Янович Свянторжецкий возвращался домой от патера Вацлава в каком-то экстазе. Он то и дело опускал руку в карман, ощупывая заветный пузырек с жидкостью, которая заключала в себе и исполнение его безумного каприза, и отмщенье за нанесенное ему «самозваной княжной» оскорбление.
Теперь, имея в руках средство отомстить, он особенно рельефно представлял себе прошлое. Он вспоминал, как он ехал к княжне, думая, что его встретит покорная раба его желаний, и с краской стыда, бросающейся и теперь в его лицо, должен был сознаться, что его окончательно одурачила девчонка. Она искусно вырвала все орудия из его рук, выбила почву из-под ног и вместо властителя он очутился в положении ухаживателя, над чувством которого она явно насмехается, которого она мучает и на интимных ночных свиданиях играет как кошка с мышью. Этого ли не достаточно было, чтобы жестоко отомстить ей!
Пленительный образ молодой девушки между тем вставал перед ним. Он восхищался этой правильной красотой лица, этой тонкостью линий, этими глазами, полными и обещающими быть полными страсти. Он приходил в восторг от ее стройной фигуры, от этих восхитительных форм, где здоровье соединялось с девственностью, где жизнь и сила красноречиво говорили о сладости победы. Ему становилось жаль безумно желаемой им девушки. Ему припоминались слова патера Вацлава о возможности быть властелином девушки, которой он будет обладать впервые.
— Впервые… — повторил граф Свянторжецкий, и снова рой сомнений окутывал его ум, и снова фигура князя Лугового, освещенная луной у калитки сада княжны Полторацкой, восставала перед ним.
«Пусть умрет!» — решал он.
Но это было лишь на мгновенье.
«Кто знает? — думал он. — Быть может, она играет им так же, как играет мной?»
«Пусть живет!» — мелькало в его уме другое решение.
Ведь он через несколько дней убедится в этом, пузырек будет в его кармане. Если она была к князю Луговому менее строга, нежели к нему, он незаметно выльет на букет все содержимое этого рокового пузырька. Тогда смерть неизбежна. Он будет отомщен!
«Она говорит, что она привыкла к запаху цветов, — неслась далее в его голове мысль, — необходимо все-таки несколько увеличить дозу. Иначе на нее не произведет никакого впечатления. Цель не будет достигнута».
Он мысленно стал упрекать себя, что не сообщил об этом патеру Вацлаву и не спросил у него совета. Была минута, когда он хотел приказать кучеру повернуть назад, но раздумал.
«Понятно, что для организма, привыкшего к перенесению сильных ароматов, необходимо увеличить дозу», — заметил он.
Вернувшись домой, граф Иосиф Янович бережно спрятал полученный им от патера Вацлава пузырек в бюро красного дерева, стоявшее у него в кабинете.
— Цветы посланы? — спросил он Якова.
— Посланы, ваше сиятельство.
— Мне необходим будет на днях роскошный букет из белых роз.
— Слушаю-с, ваше сиятельство, достанем.
— Но прежде нежели его послать княжне, препроводи его ко мне. Я хочу посмотреть его…
— Уж будьте спокойны… Отправим самые лучшие… Царские, можно сказать, цветы, ваше сиятельство.
— Я тебе верю, но букет все-таки хочу посмотреть.
— Будет доставлен, ваше сиятельство.
— Где ты достаешь цветы?
— У садовника графа Кирилла Григорьевича.
