Князь Сергей Сергеевич Луговой был одним из выдающихся петербургских женихов, предмет вожделения многих петербургских барышень вообще, а их маменек, жаждущих пристроить своих дочек, в особенности.
Очень понятно, что явное предпочтение, отдаваемое им княжне Людмиле Васильевне Полторацкой, не могло вызывать ни в маменьках, ни в дочках особенной к ней симпатии.
В то время как последние злобствовали молча, не смея уколоть вслух красавицу, всегда окруженную толпой поклонников, первые не стеснялись давать волю своим языкам и с чисто женской, неукротимою, при надобности, фантазией рассказывали о княжне Людмиле невозможные вещи.
По их рассказам, она была окончательно погибшей девушкой, принятой в порядочные дома лишь по недоразумению. Это, впрочем, не мешало хозяйке дома, ведшей только что со своими гостями разговор о княжне в этом направлении, идти ей навстречу с распростертыми объятиями, как только княжна Людмила Васильевна появлялась в гостиной.
Рассказы эти передавались из уст в уста, с одной стороны, из обыкновенной жажды пересудов ближних, а с другой — с целью дискредитировать молодую девушку в глазах такого выгодного и блестящего жениха, как Сергей Сергеевич Луговой.
Поэтому в его присутствии намеки о поведении княжны были яснее и они больше подчеркивались, но, увы, достигали не той цели, которая имелась в виду.
Князь слушал их и понимал, даже, отуманенный ревнивым чувством, верил им, но любовь его к княжне от этого не уменьшалась. Он страшно страдал, но любил ее по-прежнему. Один нежный взгляд, одно ласковое слово разрушали козни ее врагов, и князь Сергей Сергеевич считал ее снова чистым, безупречным существом, оклеветанным злыми языками.
Перемена отношений к нему со стороны княжны повергала его снова в хаос сомнений, и в этом-то состояла за последнее время его жизнь, которую мы назвали лихорадочной. Одно обстоятельство за последнее время тоже очень встревожило князя. Оно почти совпало с окончанием траура княжны Людмилы Васильевны Полторацкой, но известие о нем дошло до князя Сергея Сергеевича уже после объяснения с княжной и получения им вторичного обещания ее отдать ему свою руку. Обстоятельство это вновь всколыхнуло в сердце князя Лугового тяжелое предчувствие кары за нарушение им завета предков — открытие роковой беседки в Луговом.
В конце августа князь Сергей Сергеевич получил от управляющего его тамбовским именьем, знакомого нам Терентьича, подробное донесение о пожаре, истребившем господский дом в Луговом. Пожар, по словам Терентьича, произошел от удара молнии, и от дома остались лишь обуглившиеся стены. Попорчены были цветник и часть парка. Донесение оканчивалось слезною просьбою старика дозволить ему прибыть в Петербург с докладом, так как он имеет-де сообщить его сиятельству одно великой важности дело, которое он не может доверить письму, могущему не ровен час попасть в чужие руки.
«Что это может быть?» — недоумевал князь Сергей Сергеевич.
Он знал Терентьича за обстоятельного и умного старика, не решившегося бы беспокоить своего барина из-за пустяков, да и не рискнувшего бы отправляться трясти свои старые кости в такую дальнюю дорогу без особых серьезных и уважительных причин.
«Что бы это могло быть?» — снова вставал в уме князя Лугового вопрос.
Самое сообщение о пожаре дома, которое князь Сергей Сергеевич перечел несколько раз, тоже страдало какой-то недосказанностью. И в этом случае видно было, что старик не доверял письму.
«Надо вызвать его и узнать!» — решил князь и в тот же день отписал в этом смысле Терентьичу.
Прошло около месяца, когда однажды утром князю Сергею Сергеевичу доложили о прибытии Терентьича. Князь приказал позвать его. Старик вошел в кабинет, истово перекрестился на икону, висевшую в переднем углу, и отвесил поясной поклон князю Сергею Сергеевичу.
— Чего это тебе, старина, в Питер приспичило ехать? Аль на старости лет захотел столицу посмотреть? — весело встретил его князь.
Несколько дней перед этим он был на свиданье с княжной Людмилой Васильевной, и она положительно очаровала его своею нежностью. Впечатление от подобных свиданий всегда продолжалось у князя несколько дней и выражалось в хорошем расположении духа.
— Не волей ехал, неволя погнала! — серьезно отвечал Терентьич.
— Как так?
— Отписал я вашему сиятельству о несчастии. Погорели мы.
— Вы? Ты писал, что сгорел только дом!
— Точно так, ваше сиятельство.
— От чего же это случилось?
Князь понял, что старый слуга, говоря «погорели мы», подразумевал его, своего барина.
— Божеское попущение. И натерпелись мы страху в то время.
— Что же, разве народ был на работе? Некому было тушить пожар? — спросил князь.
— Какой, ваше сиятельство, некому. Почитай все село около дома было… Отец Николай с крестом… Ничего не поделали… Не подпустил к дому-то…
— Кто не подпустил? — удивленно взглянул на него князь.
— Известно кто, ваше сиятельство… Он… Враг человеческий.
— Как же это было?
— Да так, в самую годовщину, ваше сиятельство, как по вашему приказу беседка-то была открыта, был так час шестой вечера… Небо было чисто… Вдруг над самым домом, откуда ни возьмись, повисла черная туча, грянул гром и молния как стрела в трубу ударила… Из дому повалил дым… Закричали: пожар… Дворовые из людских повыбежали, а в доме-то пламя уж во как бушует, а туча все растет, чернее делается. Окна потрескались, наружу пламя выбило… Тьма кругом стала, как ночью… Сбежался народ, а к дому подойти боится. Пламя бушует, на деревья парка перекинулось, на людские, а в доме-то среди огня кто-то заливается, хохочет.
— Хохочет! — вздрогнул князь Сергей Сергеевич.
— Хохочет, ваше сиятельство, да так страшно, что у людей поджилки тряслись… Отца Николая позвали, надел эпитрахил и с крестом пришел.
— И что же?
— Близко-то ему, батюшке, подойти нельзя, потому пламя… Он уже издали крестом осенять стал… Видимо, подействовало. Уходить «он» дальше стал, а все же издали хохочет, покатывается.
— И долго горело?
— Всю ночь, до рассвета народ стоял, подступиться нельзя, а огонь так-таки и гуляет и по дому и по деревьям.
— А беседка? — дрогнувшим голосом спросил князь Сергей Сергеевич.
— Около нее деревья все как есть обуглились, а она почернела вся, как уголь черная стала, насквозь прокоптилась. Я ее запереть приказал, не чистив. Ну ее, — закончил свой доклад Терентьич.
Князь задумался.
— Ну, что же делать, старина… Божья воля.
— Это истинно так-с, ваше сиятельство.
— Дом пока строить не надо… Там видно будет, может, я туда никогда и не поеду, а для дворовых надо выстроить людские.
— Слушаю-с, ваше сиятельство.
