— Где их теперь разместили?
— По избам разошлись… Устроились.
— Ты за этим и приехал, или еще что есть? — спросил князь Сергей Сергеевич.
— Есть еще одно дело, ваше сиятельство, не знаю, как к нему и приступить.
— Что такое?
— Никита у нас тут объявился.
— Какой Никита?
— Беглый Никита… Убивец.
— Княгини Полторацкой и Тани?
— Так точно-с.
— Что же, его схватили?
— Никак нет-с… Кончился он…
— Как кончился? Умер?
— Умер-с…
— Где?
— У отца Николая, ваше сиятельство.
— Как так?
— Пришел, значит, к отцу Николаю неведомо какой странник… Больной, исхудалый… Вы ведь, ваше сиятельство, знаете отца Николая, святой человек, приютил, обогрел… Страннику все больше неможется… Через несколько дней стал он кончаться, да на духу отцу Николаю и открыл, что он и есть самый Никита, убивец княгини и княжны Полторацких.
— Какой княжны? Что ты путаешь? — возразил князь.
— Так точно-с, ваше сиятельство, княжны Людмилы Васильевны… Он на духу сознался, что убил княжну…
— Какой вздор, но ведь княжна жива!
— Никак нет-с… Это не княжна, что здесь у вас в Питере.
— Как не княжна? Кто же она такая?
— Татьяна Берестова.
— Откуда ты это знаешь?
— От отца Николая. Советовался он со мной, как в этом случае поступить.
— Ну и что же вы решили?
— Решили доложить по начальству… Там разберут…
— И отец Николай доложил?
— Со мной до города доехал, к архиерею… Ему все как есть объявить хотел…
— А Никита?
— Умер, я уже вам докладывал, ваше сиятельство. У нас на кладбище и похоронен.
— Это все вздор, соврал Никита!
— Перед смертью-то, ваше сиятельство, на духу никак этого быть не может, окромя того, и другие…
— Что другие?
— Как узнали об этом в Зиновьеве, смекать стали. Больно уж княжна после смерти маменьки-то своей изменилась. Нрава совсем другого стала. Та, да не та. Теперь-де все объяснилось.
Терентьич остановился. Князь Сергей Сергеевич молчал, погруженный в глубокую думу.
— Написать-то я вашему сиятельству обо всем этом не осмелился, не ровен час кто прочтет письмо-то, а она, княжна-то эта, ваша невеста. Так не было бы вам от того какого худа.
Князь, видимо, не слыхал последних слов старика. Он сидел в глубокой задумчивости.
— Ужели? Не может быть! Это что-нибудь да не то! — произнес он вслух, как бы говоря сам с собою, и снова задумался.
— Когда же прикажете ехать обратно? — после некоторого молчания спросил Терентьич.
— Обратно… Да… Обратно… Туда… — рассеянно сказал князь.
— Точно так-с, ваше сиятельство.
— Да когда хочешь… Ты мне не нужен… Отдохни, посмотри город и поезжай.
— Слушаю-с, ваше сиятельство.
— Главное, устрой дворовых. Насчет дома можно подождать, отпишу.
— Слушаю-с, ваше сиятельство.
Терентьич снова отвесил поясной поклон и вышел.
Князь Сергей Сергеевич Луговой остался один. Он долго не мог прийти в себя от полученного им известия. Даже пожар дома, случившийся в день самовольного открытия им беседки-тюрьмы, стушевался перед этой исповедью Никиты.
Девушка, которую он боготворил, которую мог бы, если бы она согласилась, уже с месяц как пред алтарем назвать своей женой, была самозванка, быть может, даже сообщница убийцы.
К ужасу своему, князь Сергей Сергеевич чувствовал это, но, несмотря ни на что, он продолжал любить ее.
XXIII
Совет
— Нет! Не может быть! — снова разубеждал себя князь, а между тем, вспоминая свои отношения к княжне Людмиле Васильевне Полторацкой с первого свидания после трагической смерти ее матери и до сегодня, он все более и более убеждался, что предсмертная исповедь «беглого Никиты» не ложь.
Теперь, действительно, все эти отношения между ним и княжной Людмилой Васильевной начали приобретать совершенно иную окраску.
Девушка, которая любила его так, как любила княжна, своею первою чистою любовью, которая так искренно, с наивным восторгом согласилась сделаться его женой, не могла так измениться под впечатлением обрушившегося на нее несчастья, как бы это несчастье ни было велико.
Напротив, она должна была бы почувствовать себя ближе к любимому человеку, одинокая сирота, она должна была в нем и в своем дяде искать опоры, защиты и помощи.
Княжна Людмила Васильевна между тем сразу переменила и тон и обращение с ним, повергнув его в изумление и уныние. Недаром старая горничная покойной княгини Вассы Семеновны находила, что она «та, да не та», что «она не в себе». Теперь все это объясняется.
Княжна Полторацкая не настоящая княжна — это Татьяна Берестова, ловкая самозванка, воспользовавшаяся своим необычайным сходством с покойной княжной Людмилой. Чем больше думал князь, тем яснее становилась для него роковая истина этой догадки. Наконец, она обратилась в полную уверенность.
— Что же делать, что предпринять?
Образ княжны Людмилы, такой, какова она есть, вставал перед ним. Он чувствовал, что теряет голову. Самолюбие его было удовлетворено полученным известием. Им, князем, пренебрегала, его мучила не та княжна, которой он сделал предложение, на брак с которой получил согласие ее матери, а наглая самозванка, дворовая девка, сообщница убийцы. Та, любившая его и горячо любимая им девушка, лежит в сырой земле, а чего же было ожидать от девушки, в жилах которой все же текла холопская кровь? Князь вспомнил, что именно о присутствии в Татьяне, горничной княжны Людмилы, этой «холопской крови» он сказал покойной княжне.
Почему же, в своем ослеплении, он сразу не узнал этого наглого подмена в лице?
И снова образ теперешней, живущей здесь, в Петербурге, княжны Людмилы Полторацкой вырисовывался перед ним. Ведь, кроме этих подробностей, ее поведение вообще, и в частности относительно его, ничем не выдавало, чтобы это была не настоящая княжна.
Сердце князя Сергея Сергеевича сжалось мучительной тоской. Ему суждено было при роковых условиях переживать смерть своей невесты. Лучше было бы, если бы он тогда, в Зиновьеве, узнал бы об этом. Теперь, быть может, горечь утраты уже притупилась бы в его сердце. Судьба решила отнять у него любимую девушку — ее не существовало. Надо было примириться с таким решением судьбы. И он бы примирился.
Теперь нечто иное, нечто более ужасное. Его невеста умерла, а между тем она жила, он сегодня увидит ее в театре, но это не она, той нет, это не княжна, это Татьяна. В течение целого года он любил эту живущую теперь обворожительную девушку. Положим, он считал ее за другую, но… Князю, к ужасу его, начинало казаться, что он именно любит теперь уже эту.
