В битве при Кунерсдорфе атаку, решившую победу, повел с безумной отвагой молодой Лысенко, ставший за короткое время кумиром солдат, не только той части, которая была под его начальством, но и других частей. Он шел все время вперед и упал с простреленной в нескольких местах грудью. Это не помешало ему приподняться с трудом на коленях — и крикнуть:
— Вперед, братцы, умрите, как я!..
Это восклицание сделало положительно чудеса, солдаты бросились на неприятеля без начальника и положительно смяли его. Двое солдат успели отнести их умирающего командира на опушку ближайшего леска.
Случайно, или по воле Провидения, первым человеком, заинтересовавшимся тяжело раненным офицером и наклонившимся над ним, был генерал Иван Осипович Лысенко.
— Отец!.. — открыл глаза Осип Иванович и окинул старика потухающим взором.
В тоне голоса, которым произнесено было это двусложное, но великое слово: «отец», в выражении взгляда умирающего красноречиво читались мольба о прощении и искреннее раскаяние. Старик не выдержал. Он склонил колена перед умирающим сыном, взял в руки его голову с уже снова закрывшимися глазами и поцеловал его в губы.
— Сын мой!
Горячие слезы полились из глаз отца и омочили лицо сына. На этом лице появилась довольная, счастливая улыбка, да так и застыла на нем.
Осипа Лысенко не стало.
В коротких, по своему обыкновению, словах рассказал в письме на имя государыни, так же как и в записке на имя Зиновьева, Иван Осипович Лысенко этот полный настоящего жизненного трагизма эпизод.
«Я нашел сына именно в тот момент, когда он был более всего достоин этого. Я горжусь моим мертвым сыном более, нежели гордился бы живым!» — заключил суровый воин оба письма.
Повторяем, что это известие не могло заинтересовать петербургское общество, не посвященное в предшествующие события, известные нашим читателям.
Предметом толков и пересудов явилась другая смерть, отвлекшая общественное внимание даже от театра войны. Это была смерть князя Сергея Сергеевича Лугового. Обстоятельства жизни молодого человека придали этой смерти таинственную окраску. В Петербурге знали, что он был в числе самых горячих поклонников княжны Людмилы Васильевны Полторацкой. Поразившую его болезнь, почти на другой день после смерти княжны, приписали, конечно, удару, нанесенному этой смертью сердцу влюбленного.
Весь «высший свет» выражал свое участие бедному молодому человеку, и в великосветских гостиных, наряду с выражением этого участия, с восторгом говорили о возобновившейся дружбе между больным князем и бывшим его соперником — тоже искателем руки покойной княжны Полторацкой — графом Свиридовым, с нежной заботливостью родного брата теперь ухаживавшим за больным. Было ли это участие искренно, или же к нему примешивалось практическое соображение, что со смертью князя Лугового исчезнет один из выгодных и блестящих женихов — как знать? — но дом князя осаждался посетителями — представителями высшего общества, ежедневно почти справлявшимися о его здоровье.
Крепкая натура князя Сергея Сергеевича взяла свое. Кризис миновал. Больной стал поправляться.
Прошло около трех месяцев. Князь же, с позволения доктора, переходил на день на кресло и даже, с помощью своего друга графа Петра Игнатьевича, делал несколько шагов по комнате. Справляться о здоровье по-прежнему приезжали, но князь не принимал никого. Это обстоятельство стало волновать общество. На вопросы, обращаемые к графу Петру Игнатьевичу Свиридову по поводу странного поведения его друга, получались уклончивые, неудовлетворяющие ответы. Общество никогда не дает себя в обиду. В большинстве случаев оно мстит за нее сплетнею. Так было и в данном случае.
В великосветских гостиных стали ходить упорные слухи, что перенесенная князем Сергеем Сергеевичем Луговым болезнь отразилась на его умственных способностях.
— Несчастный князь, он сошел с ума! — с соболезнованием стали говорить повсюду.
Протесты со стороны графа Свиридова, горячо было ставшего заступаться за друга, только подливали масла в огонь.
— Скрывает друга, это так понятно! — замечали, пожимая плечами, на эти протесты.
Граф Петр Игнатьевич понял, что борьба с установившимся прочно в обществе мнением равносильна борьбе с ветряными мельницами, и умолк.
«Да и какое дело Сергею до них до всех теперь!» — мелькало в его уме.
Князю Сергею Сергеевичу Луговому действительно не было «теперь» никакого дела до общественного о нем мнения.
Это происходило не потому, что болезнь на самом деле подействовала роковым образом на его умственные способности, но потому, что князь пришел к окончательному решению, несмотря на все убеждения графа Петра Игнатьевича, порвать все свои связи со «светом» и уехать в Луговое, где уже строили, по его письменному распоряжению, небольшой деревянный дом.
Место для этой постройки было выбрано князем в довольно значительном отдалении от старого сгоревшего дома, стены которого он не велел разбирать до личного его распоряжения.
Когда в «свете» узнали, что князь Луговой вышел в отставку и уезжает к себе в имение, — это только подтвердило пущенный слух о его сумасшествии.
— Увозят! — говорили, уже совершенно не стесняясь присутствием друга больного, графа Свиридова.
Последний печально улыбался, но не возражал.
Вскоре факт совершился. Князь Сергей Сергеевич Луговой уехал из Петербурга. Перед отъездом он имел свидание только с одним лицом из петербургского общества, не считая, конечно, графа Свиридова. Последний, по поручению князя, упросил Сергея Семеновича Зиновьева навестить уезжающего, хотя и не совсем оправившегося, своего друга.
Сергей Семенович назначил день и час и был аккуратен. Князь выглядел похудевшим, бледным, но был на ногах. Они уселись втроем в том самом кабинете, где полгода тому назад Сергей Семенович сообщил князю содержание письма тамбовского наместника относительно Татьяны Берестовой, искусно в течение уже года разыгрывавшей роль его невесты — княжны Людмилы Васильевны Полторацкой.
— Я уезжаю к себе, — слабым, печальным голосом начал князь.
— Я слышал это от графа, — указал Зиновьев движением головы на сидевшего рядом с князем на диване графа Свиридова, — но неужели навсегда… Стыдитесь, князь, так предаваться грусти, вы молоды, перед вами блестящая дорога, веселая жизнь. Время излечит печаль.
— Нет, мое решение неизменно, я человек обреченный и моя близость ко всякой девушке будет для нее роковой.
Сергей Семенович сделал жест возражения, но князь не дал ему сказать слова.
— Не будем говорить об этом. У меня есть к вам другая, более важная просьба. Я решился просить вас приехать ко мне, хотя, как видите, я в силах был бы заехать к вам. Простите меня. Это произошло потому, что я дал себе обет не переступать порога моего дома иначе, как для того, чтобы уехать из Петербурга навсегда.
