— Отец, неужели ты принимаешь меня за труса? — воскликнул юноша. — Если бы во время войны, в сражении…
— Тогда ты был бы безумно смел и слепо бросился бы в опасность; ты действовал бы на свой страх, который знать не хочет дисциплины, и своеволием погубил бы себя и всех своих подчиненных. Знаю я это дикое, безмерное стремление к свободе и жизни, которое знать не хочет никаких границ и ни во что не ставит долг, знаю я, от кого наследовал ты его и к чему оно ведет. А потому я буду держать тебя «на привязи», все равно, ненавидишь ли ты ее или нет. Ты должен научиться покоряться, пока еще не ушло время, и ты научишься — даю тебе слово!
Его голос звучал непреклонно и сурово. Ни малейшего следа нежности и мягкости не осталось в его лице, и сын хорошо знал своего отца, чтобы еще раз попробовать просить или настаивать. Он ничего не ответил, но в глазах его вспыхнула демоническая искра, отнимавшая у них всю красоту, а на крепко сжатых губах появилось лукавое, злое выражение. Он молча повернулся и направился к двери. Иван Осипович следил за ним глазами. В душе его вдруг шевельнулось снова как бы предчувствие какого-то несчастья. Он окликнул сына:
— Осип, ведь ты вернешься через два часа, ты даешь честное слово?
— Да, отец!
Ответ был произнесен сердито, но твердо.
— Хорошо, я смотрю на тебя как на взрослого и согласен отпустить тебя на честное слово. Будь же точен.
Через несколько минут после ухода молодого Лысенко в комнату вошел Сергей Семенович Зиновьев.
— Ты один? — удивленно спросил он. — Я не хотел мешать тебе, но только что увидел, как Осип быстро пробежал через сад. Куда это он отправился так поздно?
— К матери, проститься с нею.
Зиновьев остолбенел от удивления при таком известии.
— С твоего согласия? — быстро спросил он.
— Конечно, я позволил ему.
— Какая неосторожность! Ты только что по опыту узнал, как Станислава умеет поставить на своем, а теперь опять оставляешь сына на ее произвол.
— На какие-нибудь полтора часа. Я не мог отказать ему в этом прощальном свидании. И чего ты боишься? Уж не насилия ли с ее стороны? Осип не ребенок, которого можно отнести на руках в экипаж и увезти, несмотря на его сопротивление.
— А если он не будет сопротивляться?
— Он дал мне слово возвратиться через два часа… — выразительно сказал Иван Осипович.
Зиновьев пожал плечами.
— Слово шестнадцатилетнего мальчика…
— Который воспитан для военной службы и потому знает, что такое честное слово. Это совсем не беспокоит меня, мои опасения клонятся совсем в другую сторону.
— Сестра сказала мне, что вы наконец поладили… — заметил Сергей Семенович, бросая взгляд на сильно омраченное лицо друга.
— На несколько минут, а потом мне опять пришлось быть строгим, суровым отцом. Именно этот час показал мне, какая трудная задача покорить и воспитать такую необузданную натуру; но что бы там ни было, а я пересилю его.
Сергей Семенович подошел к окну и стал смотреть в сад.
— Уже смеркается, — заметил он, — а до лесного пруда, по крайней мере, полчаса быстрой ходьбы. Если это свидание неизбежно, то ты должен был допустить его только в своем присутствии.
— Чтобы еще раз встретиться с Станиславой. Это невозможно. Этого я не хотел и не мог требовать.
— А если это прощанье кончится иначе, нежели ты предполагаешь! Если Осип не вернется?
— В таком случае он был бы негодяем, изменником своему слову, дезертиром, так как он уже состоит на службе. Не оскорбляй меня подобными предположениями, Сергей! Ведь ты говоришь о моем сыне.
— Осип также сын Станиславы. Впрочем, не будем спорить, тебя ждут в столовой. Ты хочешь уехать сегодня же?
— Да, через два часа, — твердо и спокойно отвечал Иван Осипович. — К этому времени Осип вернется, я за это ручаюсь.
Сергей Семенович печально улыбнулся, но не сказал ничего. Оба друга отправились в столовую.
На полях и в лесу уже ложились серые тени летних сумерек. Вдоль берега лесного пруда беспокойно двигалась взад и вперед женская фигура, закутанная в теплый плащ.
Станислава Феликсовна не обращала внимания на спускавшуюся сильную росу, все существо ее было полно лихорадочного ожидания. Она напрасно прислушивалась, не раздаются ли шаги. Кругом было все тихо.
С того дня, когда девочки застали их в роще вдвоем и они были принуждены посвятить их в тайну, Станислава Феликсовна назначала свиданья по вечерам, когда около пруда и в роще было совершенно пустынно. Но они все-таки расставались до наступления сумерек, для того чтобы позднее возвращение Осипа не возбудило в ком-нибудь подозрения. До сих пор Осип всегда был аккуратен, а сегодня мать ждала уже напрасно целый час. Задержал ли его случай или же их тайна была открыта?
С тех пор как о ней знали не они вдвоем, надо было постоянно ожидать катастрофы. Вокруг в роще царствовала могильная тишина, нарушаемая шорохом шагов ходившей тревожно по траве женщины. Под деревьями уже стали ложиться тени, а над прудом, где было еще светло, колебались облака тумана. По ту сторону пруда лежал луг, скрывавший своей обманчивой зеленью топкое болото. Там туман клубился еще гуще, серовато-белая масса его поднималась с земли и, волнуясь, расстилалась дальше. Оттуда несло сыростью.
Наконец послышался слабый звук шагов, сначала совсем вдали, но они приближались к пруду со страшной быстротой. Скоро показалась стройная фигура юноши.
Станислава бросилась ему навстречу. Через минуту сын был в ее объятиях.
— Что случилось? — спросила она, по обыкновению осыпая его бурными ласками. — Отчего ты так поздно? Я уже потеряла надежду видеться с тобою сегодня! Что задержало тебя?
— Я не мог прийти раньше, — с трудом отвечал Осип, задыхаясь от быстрой ходьбы, — я прямо от отца.
Станислава Феликсовна вздрогнула.
— От отца? Так он знает?
— Все!
— Он в Зиновьеве?.. С каких пор? Кто известил его?
Мальчик наскоро рассказал, что случилось. Не успел он кончить, как горький смех матери прервал его.
— Понятно, все они в заговоре, когда дело идет о том, чтобы отнять у меня мое дитя! А отец? Он, конечно, опять сердился, грозил и заставил тебя тяжелой ценой купить страшное преступление — свидание с матерью.
Юноша покачал головой.
Воспоминание о той минуте, когда отец привлек его к себе на грудь, было еще светло в его памяти, несмотря на горечь заключительной сцены.
— Нет, — тихо сказал он. — Но он запретил мне видеться с тобою и неумолимо требует нашей разлуки.
— Тем не менее ты здесь! О, я знала это.
В тоне этого восклицания слышалось почти ликование.
