Но Никита Берестов, действительно, как предполагал Архипыч, видевший в бегах виды, был не из суеверных. Он совершенно спокойно стал ходить по горнице избы, даже заглянул в другую темную горницу, представлявшую из себя такой же, если не больший склад трав, кореньев, шкур животных и крыльев птиц, этих таинственных и загадочных предметов. Он несколько времени ходил молча, время от времени ухмыляясь в бороду. Его горящие, бегающие по сторонам глаза принимали несколько раз сосредоточенное выражение. Это было как раз в то время, когда он останавливался и что-то ворчал себе под нос.
— Ишь старая карга, сразу догадалась, Таньку тебе видеть незачем, когда в Таньке-то вся суть… — подумал он вслух, складывая на лавку свой зипун в виде изголовья.
Затем он потушил светец и впотьмах добрался до лавки и растянулся на ней во весь рост. Некоторое время слышалось невнятное ворчанье, но вскоре избу колдуньи огласил богатырский храп. Никита Берестов заснул.
Несмотря на принятые княгиней Вассой Семеновной меры предосторожности, в девичьей не только узнали о возвращении Никиты Берестова, о чем знала вся дворня, но даже и то, что он был принят барыней и по ее распоряжению поселен в Соломонидиной избушке. Некоторые из дворовых девушек успели, кроме того, подсмотреть в щелочку, каков он из себя.
Все это произошло без Тани, бывшей в это время в комнате княжны, которой она помогала совершать свой ночной туалет. Когда она вернулась в свою комнатку, отделенную, как мы знаем, от девичьей лишь тонкой не доходящей до потолка перегородкой, шушуканье между дворовыми девками было в полном разгаре.
Тане, конечно, было известно, что в Зиновьево, после почти двадцатилетнего отсутствия, вернулся беглый Никита, но при ней ни разу не называли его прозвища: «Берестов», а потому она особенно им и не интересовалась. С детства отдаленная от дворни, она, естественно, не могла жить их интересами, слишком мелочными для полубарышни, каковою она была. Когда она разделась и легла на свою постель, то невольно, мучимая, как всегда, бессонницей, стала прислушиваться к говору неспавших и, видимо, находившихся в оживленной беседе, хотя и лежавших на своих ложах дворовых девушек. Тут впервые донеслось до нее прозвище Никиты.
— И страшный какой этот Никита Берестов… — сообщила одна из девушек, успевших посмотреть на «беглого» в замочную скважину, когда он шел с Архипычем к ее сиятельству…
— Кто он такой будет?
— Кто? Наш брат дворовый.
— А…
— Дворецким служил при покойном князе, здесь поблизости именье у его сиятельства было, брату двоюродному он подарил перед женитьбой, а его, Никиту, да жену его Ульяну сюда перевести приказал, в дворню нашу, значит, только тот сгрубил ему еще до перевода, и князь его на конюшне отодрал, он после этого и сгинул.
— Чего же он сюда пришел, родимая-то сторона его не тут…
— Не тут, а все же поблизости, Замятино знаешь?
— Это за болотом?
— Оно самое.
— Туда бы и шел…
— Уж не знаю, может, потому, что дочка здесь…
— Дочка, чья?
— Известно, чья, его… Баяла тебе, он муж Ульяны…
— И откуда ты все это знаешь? — раздался третий голос.
— Бабушка Агафья сегодня в застольной гуторила, — отозвалась рассказчица.
— А дочка евонная кто? — послышался вопрос.
— Известно кто! Татьяна Берестова, наша дворовая барышня.
Таня Берестова с момента произнесения ее прозвища еще чутче стала прислушиваться к доносившейся до нее беседе. Когда же оказалось, что эта беседа касалась исключительно ее, она вскочила и села на постели. С широко открытыми глазами Татьяна как бы замерла после слов:
— Известно кто! Татьяна Берестова, наша дворовая барышня.
Таким образом, этот «беглый Никита», о котором еще сегодня возбуждали вопрос, отправят ли его в острог и сошлют в Сибирь или княгиня над ним смилуется, — ее, Тани, отец.
— Может, потому, что дочка здесь… — гудело в ушах ошеломленной молодой девушки.
— А что, если княгиня отдаст ее отцу и она должна будет поселиться в Соломонидиной избушке, к которой с детства вместе с княжной она питала род суеверного страха?
Холодный пот выступил на лбу Тани. Нечего и говорить, что она провела ночь совершенно без сна. Думы, страшные, черные думы до самого утра не переставали витать над ее бедной головой.
VII
В избушке колдуньи
Дни шли за днями. Тревога, возникшая в сердце и уме Тани, постепенно улеглась. Княгиня, видимо, не намерена была водворить ее на жительство к ее отцу. Положение ее ничуть не изменилось со времени появления в Зиновьеве «беглого Никиты». Последний, видимо, сторонился не только дворовых людей, но и крестьян. Он оказался страстным охотником и, получив с разрешения княгини из барского арсенала ружье, порох и дробь, по целым дням пропадал в лесу и на болоте. Ни один из княжеских дворовых охотников не доставлял к обеденному столу столько дичи, сколько «беглый Никита». Прозвище «беглый» так и осталось за ним со времени прибытия в Зиновьево.
Таня, повторяем, успокоилась и даже почти забыла о существовании на деревне отца, тем более что к этому именно времени относится появление в Зиновьеве первых слухов о близком приезде в Луговое молодого его владельца, князя Сергея Сергеевича. Порой, впрочем, в уме молодой девушки возникала мысль о таинственном «беглом Никите», жившем в Соломонидиной избушке, но эта мысль уже не сопровождалась страхом, а, скорее, порождалась любопытством.
Приезд князя, восторженное состояние княжны Людмилы Васильевны после первого свиданья с Сергеем Сергеевичем подействовали, как мы видели, на нервную систему Татьяны Берестовой: она озлобилась на княжну и на княгиню и, естественно, старалась придать своим мыслям другое направление. Ожидаемый со дня на день приезд князя особенно раздражал ее. Она старалась не думать ни о княгине Людмиле, ни о старой княгине, а главное, о князе-соседе. Для этого, однако, ей необходимо было думать о чем-нибудь другом. Вследствие этого-то она задумалась о беглом Никите.
«Отец он мне или не отец? — неслось в ее голове. — Может, сбрехнули девки. Если бы был отец, так ужли на дочь родную даже взглянуть не хочет… Чудно что-то…»
Раз появившаяся мысль начала развиваться и, подгоняемая женским любопытством, привела молодую девушку к решению повидаться с «таинственным» обитателем избушки Соломониды. Суеверный страх, внушенный с детства этой избушкой, стал понемногу пропадать под наплывом упорного желания разрешить поставленный в уме Тани вопрос.
— Отец он мне или нет?
Свободного времени у Тани было в это время больше, нежели прежде, так как княжна Людмила была чаще с матерью, обсуждая на все лады предстоящий визит князя Сергея Сергеевича и форму приема желанного гостя. Таня, не любившая сидеть в девичьей, уходила в сад, из него в поле и как-то невольно, незаметно для себя оказывалась близ Соломонидиной избушки. Постоянно приглядываясь к ней, она уже перестала находить в ней что-нибудь страшное.
