— Таков княжеский приказ, — объяснил управитель.
— Князь что, князь молод, ты бы вразумил его, — заметили некоторые из крестьян.
— Пробовал уже, православные.
— И что же?
— Ломай, говорит, да и весь сказ.
— Дела… А нас все же ослобони, Терентьич, — настаивали крестьяне.
— Как же я вас ослобоню, коли князь сказал, беспременно сейчас… Отец Николай у него, так при нем чтобы.
— Отец Николай… Благословляет, значит.
— Благословляет.
— Тогда нечего и толковать, православные… Отец Николай даром не благословит…
Хотя отец Николай действительно не благословил работ, а лишь сказал о повиновении рабов господину, но Терентьич пошел на эту ложь, которая бывает часто во спасение, так как по угрюмым лицам крестьян увидал, что они готовы серьезно воспротивиться идти на страшную для них работу. Имя отца Николая должно было изменить их взгляд, по мнению Терентьича.
Он и не ошибся. Известие о том, что будут ломать княжескую беседку, с быстротой молнии облетело все село. Крестьяне заволновались. Бабы даже стали выть. Но когда передававшие это известие добавляли, что при этом будет присутствовать сам отец Николай, волнение мгновенно утихало и крестьяне, истово крестясь, степенно говорили:
— Видно, так и надо.
Не в меру разревевшихся баб они строго обрывали:
— Ну, вы, долгогривая команда, что завыли!..
Наряженные на работу в княжеском парке крестьяне между тем тронулись из села. За ними отправились любопытные, которые не работали в других местах княжеского хозяйства. Поплелся старый да малый. Князь Сергей Сергеевич после ухода Терентьича сошел с отцом Николаем в парк и направился к тому месту, где стояла беседка-тюрьма.
— Самое лучшее место в саду… — говорил князь, пробираясь через чащу деревьев к беседке, — и вследствие людского суеверия остается целые сотни лет в таком запущении.
Оба они подошли к самой беседке, стоявшей на полянке, заросшей густой травой, до которой, видимо, никогда не касалось лезвие косы. Тень от густо разросшихся кругом деревьев падала на нижнюю половину беседки, но верхушка ее, с пронзенным стрелой сердцем на шпице, была вся озарена солнцем и представляла красивое и далеко не мрачное зрелище.
— Какое красивое здание! — невольно воскликнул, залюбовавшись беседкой, князь Сергей Сергеевич.
Отец Николай задумчиво произнес:
— Ужели, действительно, она строена по внушению злобы?..
— Я убежден, батюшка, что это выдумки…
— Посмотрим, князь; те соображения, которые вы мне высказали, ни разу не приходили мне в голову, они заставили умолкнуть мои уста, на которых была просьба оставить эту, казалось мне, бесцельную затею, могущую не ровен час действительно быть для вас гибельною, но теперь, повторяю, и не стыжусь сознаться в этом, я изменил свое мнение и охотно благословлю начало работы…
В это же самое время к месту, где находилась беседка и где беседовали князь и священник, прибыли рабочие-крестьяне, с Терентьичем во главе. Сюда же явились и садовники.
— Позвать слесаря… — распорядился князь.
Терентьич бросился исполнять приказание.
— Вы, ребята, расчищайте-ка дорожку, которая должна соединиться с ведущей сюда дорожкой парка, повычистите отсюда весь мусор да живо принимайтесь за работу… Садовники укажут, что делать.
Двенадцать прибывших крестьян-работников и четверо садовников молча выслушали приказания и все, точно по команде, обратили свои взоры на отца Николая, стоявшего рядом с князем Сергеем Сергеевичем.
— Благослови вас Господь… — твердым голосом произнес отец Николай.
— Слушаем-с, ваше сиятельство… — в один голос только тогда отвечали рабочие.
Работы по очистке аллеи вокруг беседки начались. Вскоре явился снова Терентьич и привел слесаря с инструментом. Последний шел за управителем, испуганный и бледный. Его трясло как в лихорадке. При виде этого бледного как смерть человека князь невольно вздрогнул и как-то инстинктивно с умоляющим взором обернулся к отцу Николаю.
— Успокойся, сын мой, — сразу понял священник немую просьбу князя и подошел к стоявшему неподвижно слесарю, — надеюсь, ты веришь своему духовному отцу… Я благословлю тебя…
Отец Николай перекрестил слесаря и положил ему обе руки на голову. Слесарь, видимо, сразу ободрился духом.
— Надо сломать этот замок… — указал князь ему на громадный замок, висевший у двери беседки.
— Слушаю-с, ваше сиятельство! — с дрожью в голосе отвечал слесарь и быстро, как бы чувствуя, что если он остановится, то не решится на такое дело, бросился к двери беседки.
Прошло томительных полчаса, пока наконец, после неимоверных усилий и множества проб всевозможных отмычек, тяжелый замок был отперт. Но он так заржавел в петле, на которой был надет железный болт, что его пришлось выбивать молотком. Этим же молотком пришлось расшатывать болт. Удары молотка звучно раздавались по княжескому парку и отдавались гулким эхом внутри беседки.
Наконец болт упал на своей заржавевшей петле с каким-то визгом, похожим на человеческий стон. Все невольно вздрогнули и на мгновение как бы оцепенели. Первый пришел в себя князь Сергей Сергеевич.
— Отворяй! — крикнул он слесарю.
Тот потянул за скобку окованной железом двери, но она не поддавалась. Он напряг все усилия, но они были тщетны. Князь приказал позвать на помощь рабочих, расчищавших парк. Усилиями пяти человек дверь подалась.
— Ух! — раздался возглас рабочих.
Дверь распахнулась. Рабочие отскочили, попятились и князь, отец Николай и Терентьич, несмотря на то что последние стояли в отдалении. Первые минуты в раскрытую дверь беседки не было видно ничего. Из нее клубом валила пыль какого-то темно-серого цвета. Пахнуло чем-то затхлым, спертым.
Отец Николай истово перекрестился. Его примеру последовали и другие. Перекрестился невольно и князь Сергей Сергеевич. Когда пыль наконец рассеялась, князь, в сопровождении отца Николая и следовавшего сзади Терентьича, приблизился к беседке. То, что представилось им внутри ее, невольно заставило их остановиться на пороге.
На каменном полу, покрытом толстым слоем пыли, верхние пласты которой только всколыхнулись при ворвавшемся внутрь беседки чистом воздухе, прислонившись к стене, прямо против двери, полулежали, обнявшись, два скелета. Кости их были совершенно белые, и лишь на черепах виднелись клочки седых волос. Какую страшную иронию над взаимною любовью, над пылкою страстью людей, увлекающихся и безумствующих, представляли эти два обнявших друг друга костяка, глазные впадины которых были обращены друг на друга, а рты, состоящие только из обнаженных челюстей с оскаленными зубами, казалось, хотели, но не могли произнести вслух, во все времена исторической и доисторической жизни людей лживые слова любви.
