— Странная вы, барышня, но если бы даже нравился, ведь и его спросить надо, нравлюсь ли я.
— Это само собою разумеется. Каждый из них будет счастлив, если бы имел надежду сделаться твоим мужем.
— Вы думаете?
— Конечно, ведь ты красивее наших дворовых девушек.
— Не по хорошу мил, а по милу хорош…
— Жаль, жаль… — повторила княжна, уже ложась в постель.
Таня вышла из ее комнаты и через девичью, не заходя в свою каморку, вышла на заднее крыльцо, спустилась с него и, быстро пробежав двор, очутилась в поле. Она вздохнула полною грудью.
— Ишь ты, ее сиятельство забота обо мне одолела, — со злобным смехом заговорила она сама с собою, пробираясь по задворкам деревни за околицу, — люблю ее, дочь мне будет напоминать… Судьбу ее устрою… Не хочешь ли замуж за дворового… Эх, ваше сиятельство, я и за князя вашего замуж выйти не захочу. Вот что!
Быстро пробежала она небольшую деревню и очутилась у Соломонидиной избушки. В окне светился тусклый огонек.
— Дома… — радостно прошептала Таня и уже без всякого страха, видимо по привычке, быстро вбежала по трем подгнившим и покосившимся ступенькам крыльца и отворила дверь.
Никита сидел на лавке перед лучиной и чинил дратвой кожаный мешок, служивший ему ягдташем. Он, видимо, ничуть не удивился появлению Татьяны Берестовой, спокойно поднял голову при шуме отворенной двери, окинул ее проницательным взглядом.
— Здравствуй, Никита Спиридонович, — так было отчество «беглого Никиты», — сказала она.
— Здравствуй, красная девица… Что так запыхалась?
— Бегом бежала.
— Ишь, али очень я понадобился… Садись.
Таня села и несколько времени молча тяжело дышала.
— Сказывай…
— Князь завтра свататься приедет наконец! — каким-то надтреснутым голосом произнесла молодая девушка.
— Завтра… Ты откуда знаешь?
— Княжна сказала.
— Ей, значит, открылся…
— Сегодня.
Таня подробно рассказала Никите, со слов княжны Людмилы, обстановку первого признания и смех, их испугавший, который они приняли за крик совы.
— Совы!.. Как бы не так… — угрюмо сказал Никита. — Да разве совы при солнце кричат… Это «он» над ними потешается.
— Кто «он»? — спросила Таня.
— Известно кто, не к ночи будь помянут.
— А-а… — догадалась Таня.
— Да, по всему видно, что им судьбы своей не миновать…
— Не миновать… Какое уж не миновать… свадьбу, чай, быстро устроят, да и уедут в Питер… Поминай как звали…
— Ну, сейчас видно, что девка ты дура… Коли я сказал не миновать, так Никита Берестов, должна ты это знать, слова даром не вымолвит…
— Уж ты прости меня… Томит меня очень… Раздумье мучит, — заметила Татьяна Берестова.
— А ты плюнь и не думай, положись на меня…
Никита Берестов встал, тихо прошел несколько раз по избе и наконец сел на лавку рядом с Таней.
— Ты вот послушай лучше, что я тебе скажу.
— Для того и пришла… Сердце все выболело от злости.
Он придвинулся к ней еще ближе и стал говорить ей что-то пониженным шепотом. По мере того как он говорил, лицо Татьяны Берестовой прояснилось, на губах радостно-злобная улыбка сменялась улыбкой торжества.
— Эх, кабы все это так и сделалось! — воскликнула она.
— Сделается как по писаному, — ответил вслух Никита и снова стал шепотом говорить Татьяне.
Совершенно успокоенная, радостная и довольная, возвратилась молодая девушка в девичью и прямо в свою каморку. В эту ночь, перед отходом ко сну ее даже не посетили обыкновенные злобные думы по адресу княгини и княжны. Она быстро зевнула, и сны ее были полны радужных картин, предстоящих ей в будущем, картин, которые только что нарисовал ей, нашептывая на ухо, «беглый Никита». Она проснулась, как не просыпалась давно, в прекрасном расположении духа.
Второй туалет княжны, после утреннего чая, занял в этот день больше времени, чем обыкновенно. Княжна Людмила считала себя невестой и старалась тщательнее обыкновенного одеться для своего жениха. Одно совещание о выборе платья занимало более получаса времени. Таня проявила весь свой вкус, отнять которого у нее было нельзя, и княжна Людмила осталась совершенно ею довольна. У нее даже снова мелькнула мысль, нельзя ли как-нибудь уговорить маму отпустить Таню в Петербург. Она там может выйти замуж за одного из лакеев князя Лугового, лакеи эти, как петербургские, конечно, франтоватее и лучше деревенских и кто-нибудь из них может приглянуться разборчивой дворовой девушке.
Так думала княжна Людмила, когда совещание о выборе платья было окончено и Таня ловко и легко причесала голову княжны. Мысль о матери, остающейся в скором времени совершенно одинокой в Зиновьеве, заставила, однако, княжну Людмилу Васильевну отказаться от этого плана.
«Бедная мама, — замелькало в ее голове, — она так любит Таню, кроме того, она будет напоминать ей обо мне… Нет, не надо быть эгоисткой… Здесь она будет даже счастливее… Пройдет время, кого-нибудь да полюбит… Ведь я до князя никого не любила, никто даже мне не нравился… А у нас бывали же гости из Тамбова, хотя редко, да бывали, даже офицеры… Так и с ней может случиться… Теперь никто не нравится, а вдруг понравится…»
В таком роде слагались в голове княжны мысли о будущем Тани. В этих мыслях нельзя было искать логики — влюбленные страдают ее отсутствием. Княжна была влюблена. Наконец туалет был окончен.
Княжна Людмила отправилась к матери, находившейся на террасе. Княгиня осталась ею довольна.
— Когда князь приедет, — сказала она, — ты уйди в свою комнату.
— Зачем? — удивленно вскинула на нее глаза дочь.
— Так водится… Он должен со мной объясниться с глазу на глаз, а потом я, может быть, позову тебя…
— Может быть… — печально повторила княжна.
У нее покраснели глаза, как это бывает перед тем, когда навертываются слезы.
— Полно, ты, кажется, собираешься плакать… Я пошутила… конечно, позову… Что с вами поделаешь. Совсем вы от рук отбились. По старине бы следовало сразу не согласиться, попросить время подумать…
— Мама! — жалобно воскликнула княжна Людмила.
— А попробуй я по старине начать… Слез от тебя не оберешься. Так будь по-вашему… Скажу, что согласна, и тебя позову…
— Мамочка, какая вы добрая!.. — бросилась княжна целовать руки матери.
В это время где-то вдали чуть послышался звон колокольчика.
— Это он едет! — встрепенулась княжна Людмила.
— Где он? — спросила княгиня.
— Слышите?
Звон колокольчика становился все явственнее и явственнее, даже для немного тугой на ухо княгини Вассы Семеновны.
