— Я просто устал с дороги, — деланно хладнокровно отвечал князь Сергей Сергеевич, опускаясь действительно с видом крайнего утомления на диван, крытый тисненым коричневым сафьяном. Он действительно был утомлен, не столько, впрочем, дорогой, сколько пережитыми треволнениями.
— Нет, брось томить меня, говори, что случилось? — повторил граф Петр Игнатьевич, нервно ходя по кабинету.
— Говорю тебе, что ничего особенного… Княжна Людмила Васильевна находит это даже разумным и полезным.
— Ты говорил с ней… Что же она?
— Она просила до истечения года траура забыть, что мы с ней благословлены ее покойной матерью.
— Вот как! — широко раскрыл глаза граф Свиридов. — Почему же это?
Князь Сергей Сергеевич передал почти дословно разговор свой с княжной Полторацкой, разговор, каждое слово которого глубоко и болезненно запечатлелось в его памяти. Граф Петр Игнатьевич слушал внимательно своего друга, медленно ходя из угла в угол комнаты, пол комнаты был устлан мягким ковром, заглушавшим шум шагов. Когда князь кончил, граф выразил свое мнение не сразу.
— Знаешь что, — начал он, сделав сперва молча несколько концов взад и вперед по комнате, — она отчасти права.
— Как права?.. — сделал гневное движение князь Сергей Сергеевич.
— Да так… Проведи она этот год в деревне, конечно, у ней не могло бы и явиться мысли, что она может предпочесть тебя кому-нибудь другому, но она решилась поехать в Петербург, и там на самом деле, быть может, она встретится с человеком, который произведет на нее большее, чем ты, впечатление. Ты прости меня за откровенность…
— Гм… — промычал князь.
— Неужели тебе было бы приятно, если бы она вышла замуж за тебя только в силу принятого за год до свадьбы на себя обязательства?
— Избави Бог! — воскликнул князь Сергей Сергеевич. — Я совершенно понял ее и согласился с ней, но ты, кажется, понимаешь, что от всего этого я не могу ощущать особого удовольствия…
— Это я понимаю… Но будь мужчиной… Призови, наконец, на помощь свое самолюбие…
— Я все это сделал… Я здесь и отсюда еду с тобой в Петербург.
— Вот это дело… Женщины, мой друг, любят только тех, кто ими пренебрегает… Истинную любовь, восторженную привязанность, безусловную верность они не ценят… Им, вероятно, начинает казаться, что мужчиной, который так дорожит ими, не дорожат другие женщины… Они начинают искать в обожающем их человеке недостатки и всегда, при желании, если не находят их, то создают своим воображением. Считая такого мужчину своей неотъемлемой собственностью, они привыкают к нему и он им надоедает…
— Ну, все это едва ли может относиться к княжне, еще не искушенной светом… Она просто влюбилась в другого и не смела сказать об этом матери…
— В другого, в кого же? — даже остановил свою прогулку по комнате граф Петр Игнатьевич.
— В тебя… — в упор сказал ему князь Сергей Сергеевич.
Граф расхохотался.
— Ну, брат, ты действительно помутился.
— Не смейся… Я не ревную, доказательством чего служит то, что я приехал прямо к тебе… Ты не виноват в чувстве, которое поселил в княжне, но это ты…
— Из чего же ты это заключаешь?
— Я заметил это сегодня, когда она спрашивала о тебе.
— А она спрашивала? — с плохо подавляемым волнением спросил граф Свиридов.
— Да, и даже очень жалела, что не успела проститься с тобой; выразила желание, чтобы ты посетил ее в Петербурге.
— Это простая любезность, — с деланным равнодушием бросил граф Петр Игнатьевич.
— Может быть, может быть, время покажет.
— В одном я даю тебе слово, что до тех пор, пока ты сам не откажешься от нее и не скажешь об этом мне, я не подам тебе повода ревновать ко мне… Коли хочешь, я даже буду избегать с ней встречи.
— Зачем?.. Поставленные тобою препятствия будут только разжигать ее чувство. Будь что будет! Переменим этот разговор.
От ревнивого зоркого взгляда князя Сергея Сергеевича не ускользнуло впечатление, произведенное на графа его сообщением, что княжна Людмила Васильевна влюблена в него.
«Он сам влюблен в нее… Да и как не быть в нее влюбленным», — неслось в его голове.
Приятели действительно переменили разговор, и граф стал рассказывать князю о легкой интрижке, заведенной им с одной из представительниц тамбовского света. Интрижка оказалась, впрочем, непродолжительной, и друзья недели через полторы покатили восвояси, в Петербург, куда и мы, дорогой читатель, за ними последуем.
XXII
В Петербурге
Петербург описываемого нами времени представлял из себя город разительных контрастов. Рядом с великолепным кварталом стоял дикий и сырой лес; с огромными палатами и садами — развалины, деревянные избушки, построенные из хвороста и глины лачуги.
Но всего поразительнее было то, что все это изменялось быстро, как бы по волшебству. Вдруг исчезали целые ряды деревянных домов и вместо них появлялись каменные, хотя и неоконченные, но уже заселенные.
С точностью определить границы города было трудно. Границею считалась Фонтанка, левый берег которой представлял предместья от взморья до Измайловского полка — Лифляндское, от последнего до Невской перспективы — Московское и от Московского до Невы — Александро-Невское. Васильевский остров по 13-ю линию входил в состав города, а остальная часть, вместе с Петербургской стороною, по речку Карповку, составляла тоже предместье. В предместьях определялось строить дома: по набережной Невы каменные, не менее как в два этажа, а по Фонтанке можно было делать и деревянные, но не иначе как на каменном фундаменте. Весь берег Фонтанки был занят садами и загородными дачами вельмож того времени.
Первый деревянный мост через Фонтанку был Аничков, сделанный в 1715 году. Название он получил от примыкавшей к нему Аничковской слободы, построенной подполковником М. О. Аничковым. Позднее, в 1726 году, Аничков мост был подъемный, и здесь были караульные дома для осмотра паспортов у лиц, въезжающих в столицу. Первый же исторический мост был Петровский, на реке Ждановке — он соединял Петербургский остров с крепостью. После него были выстроены еще три моста по Фонтанке, а затем уже, в 1739 году, стало вдруг в Петербурге сорок мостов, все эти мосты были тогда безымянные.
Где стоит теперь дворец князя Сергея Александровича (бывший дом князей Белосельских), в Елизаветинское время находился дом князя Шаховского. Рядом с ним было Троицкое подворье, затем дом гоф-интенданта Кормедона, купленный после Бироном и при Елизавете Петровне конфискованный и отданный духовнику императрицы Дубянскому. Напротив, на другой стороне Фонтанки, стоял на углу, где теперь кабинет Его Величества, двор лесоторговца Д. Л. Лукьянова, купленный Елизаветою Петровною 6 августа 1741 года для постройки Аничковского дома для графа Алексея Григорьевича Разумовского.
