С этого времени начался ряд проповедей этого красноречивого витии, которыми ознаменовывались все торжественные случаи жизни Петра I и его преемников.
Через год после первой проповеди Феофан в присутствии самого царя был хиротонисан во епископы псковские и новгородские, и в тот же день, в знак особого отличия, получил саккос, которого не имели все прочие епископы, священнодействующие в фелони с одним только омофором.
По поручению царя Феофан Прокопович написал «Духовный регламент». Этим сочинением он вооружил против себя и навлек на себя гонение местоблюстителя патриаршего престола Стефана Яворского, который заподозрил Феофана даже в неправославии. Петр лично защищал Феофана от наветов Стефана.
Феофан был одним из священнодействующих лиц при кончине Петра Великого. Приготовление к смерти императора имело особый характер. По его приказанию близ его спальни была поставлена подвижная церковь. Государь два раза причащался святых тайн, приказав выпустить из застенков колодников. В городе и окрестностях молились во всех церквах об его выздоровлении.
Когда больной, видимо, стал приближаться к кончине, к нему были приглашены два епископа, Феофан и Феофилакт, и затем еще чудовский архимандрит. Умирающие уста монарха, слушавшего предсмертные молитвы, по временам произносили:
— Сие только услаждает меня и умаляет мою жажду. Верую и уповаю!
Эти слова он повторил много раз. Причастившись святых тайн вторично, Петр стал спокойнее, и после, когда Феофилакт прочитал отходную, государь умер с великою болью и с великими верою, терпением, благочестием и надеждою на Бога.
При погребении Петра I преосвященный Феофан произнес свое знаменитое слово, которое не изгладилось и сейчас из предания.
— Что се есть? — так начал владыка надгробие. — Что видим? Что делаем, о россияне! Петра Великого погребаем.
При этих словах церковный вития, тронутый до глубины души, сам прослезился и извлек слезы у присутствующих. Феофан в надгробном слове называл Великого Петра за учреждение флота «российским Иафетом», за мужество — «российским Самсоном», за закон — «Моисеем», за великий смысл и премудрость — «российским Соломоном» и за духовное правительство — «российским Давидом и Константином».
Императрица Елизавета Петровна рассказывала о погребении своего отца и надгробном слове Феофана всегда со слезами на глазах.
Жизнь Феофан, по словам императрицы Елизаветы Петровны, вел далеко не монашескую. Он имел у себя лучшую, какая только быть тогда могла, музыку, инструментальную и вокальную. Иностранные министры находили удовольствие искать в нем дружество, часто посещали его и были угощаемы постным столом. Такие пирушки иногда продолжались далеко за полночь.
— Знаменитый сей человек, — говорила императрица, — пользуясь этим, проникал в самые секретнейшие их планы и сообщал оные монарху, почему и было ему угодно таковое сего архиерея обращение.
Но это не нравилось духовенству, и преимущественно митрополиту Стефану Яворскому, который и жаловался на это государю. Один из архиереев, узнав однажды, что иностранные министры ужинают у Феофана, донес о том императору. Государь сказал ему:
— Хорошо, поедем к нему с тобой и увидим, правда ли то…
Для поездки государь назначил самую полночь.
Феофан жил в то время в своем доме на Аптекарском острове, на берегу речки Карповки. В назначенный час государь с архиереем в простых санях подъехали к дому Феофана и услышали звуки музыки и голоса пирующих. Государь с архиереем вошли в собрание. Случилось так, что хозяин в то самое время держал в руках кубок вина. Увидав государя, он дал знак, чтобы музыка умолкла, и, подняв руку, с большим громогласием произнес:
— Се жених грядет в полунощи и блажен раб, его же обрящет бдяща, недостоин же, его же обрящет унывающа. Здравствуй, всемилостивейший государь!
В ту же минуту поднесли всем присутствующим по такому же бокалу вина, и все выпили за здоровье его величества. Государь, обратившись к сопровождавшему его архиерею, сказал:
— Ежели хотите, то можете остаться здесь, а буде не изволите, то имеете волю ехать домой, а я побуду в столь приятной компании.
Архиерей остался.
Феофан принимал у себя много знаменитых лиц, посещавших столицу. У него гостили китайские послы, посещал его принц Бевернский, впоследствии супруг Анны Леопольдовны, угощал он у себя и гданских депутатов. Посетила его приморскую мызу и императрица Анна Иоанновна. На этот случай Феофан написал стихи на латинском языке и русском.
Жил Феофан очень роскошно, денежные доходы и хлебные и прочие сборы с принадлежащих его новгородскому архиепископскому дому сел и деревень были очень велики.
Экономом, ведающим хозяйством владыки, был у Феофана иеромонах Герасим.
По следственному делу Волынского между множеством лиц был взят и отец Герасим для объяснения, какие он делал подарки Волынскому.
Эконом показал, между прочим, что однажды, когда он был у Волынского, последний спросил его между разговором:
— Говорят, у вас хороший солод?
Герасим счел это за намек известного рода и послал кабинет-министру пятнадцать четвертей солоду.
Феофан умер 8 сентября 1736 года, на пятьдесят пятом году жизни. Умирая, он приставил ко лбу указательный палец и произнес:
— О главо, главо! Разума упившись, куда ее преклонишь.
После его-то смерти приморская дача и поступила во владение цесаревны Елизаветы Петровны.
На приморской даче стояла деревянная церковь во имя святой Троицы, одноглавая, без колокольни, и каменный двухэтажный дом, похожий архитектурой на существующий в нижнем саду Петергофа домик Марли, построенный Елизаветой Петровной в память Петра I. Воспоминания о великом отце, которого Елизавета Петровна беззаветно любила, делали то, что она привязывалась к каждому месту, с которым были соединены эти воспоминания. Оттого-то в памяти государыни и сохранилась так живо и ясно почти вся жизнь ее отца, не говоря уже о выдающихся ее моментах.
Эта жизнь прошла мимо нее в раннем детстве и глубоко запечатлелась в ее детской памяти. Кроме того, она охотно слушала разных современников и соратников ее отца о его жизни и деятельности и запоминала их. В кругу своих близких придворных она часто отдавалась воспоминаниям, подобным приведенным в этой главе, за которую, хотя не относящуюся прямо к нашему повествованию, надеюсь, не посетует на нас читатель.
Императрица любила Петербург как создание своего отца и благоговела перед каждым памятником, напоминавшим великого преобразователя.
С грустью смотрела государыня в будущее.
Наследник ее Петр Федорович был только тезкой великого государя, но далеко не приближался к нему ни одной чертой своего ума и характера. Он был «внук Петра Великого» только по имени. Императрица Елизавета не могла, конечно, подозревать, что достойной преемницей ее великого отца на русском престоле будет великая княгиня Екатерина Алексеевна.
