— Так точно-с. Оно, значит, как бают, издалека начал о том, как, то есть, князь Сергей Сергеевич беседку открывал.
— Слышал, слышал от княжны Людмилы.
— Да между слов и сказал… А княжна-то у вас из холопок… Тут к нему и пристали: как так из холопок? Ну, он и поведал.
— Гм…
— Все, как я вам докладывал, и выложил… Убита княжна и лежит в могиле, а над ней, над могилой то есть, крест и надпись, что погребена здесь Татьяна Берестова. А Татьяна-де эта живехонька, в княжну вырядилась и айда в Питер.
— Вот как…
— Точно так, ваше превосходительство.
— А где же этот странник?
— Не могу знать, ваше превосходительство… Известно, Божий человек… Ему пути не заказаны…
Разговор этот происходил в одно прекрасное утро в конце ноября 1756 года в кабинете действительного статского советника и кавалера Сергея Семеновича Зиновьева между ним и его старым камердинером Петром во время утреннего туалета его превосходительства. Сергей Семенович некоторое время молчал.
— Так как же прикажете?
— Разумеется, приказать держать язык за зубами и не повторять всякого вздору, сочиненного разными проходимцами… Мне ли не знать мою племянницу…
Последние слова Зиновьев произнес с некоторою расстановкою, как бы в раздумье.
— Слушаю-с! — ответил Петр и не спеша вышел из кабинета.
Сергей Семенович остался один, но, прежде чем собрать нужные ему на сегодня в месте его служения бумаги и выехать из дому, стал ходить взад и вперед по кабинету, поправляя свой парик, который сидел хорошо на голове и, казалось, не требовал поправки. Этот жест, впрочем, был обыкновенен у Сергея Семеновича, когда он находился в волнении.
Доклад, переданный ему Петром, несмотря на то что он отнесся к нему при камердинере с полным равнодушием, сильно смутил брата покойной княгини Вассы Семеновны Полторацкой.
Перед смертью сестры он несколько лет не виделся с нею, так как дела задерживали его в Петербурге.
В царствование Елизаветы Петровны необходимо было быть постоянно на глазах монархини, если чиновник занимал высокий пост и желал из честолюбия наград и повышений.
Сергей Семенович именно занимал подобный пост и был крайне честолюбив.
В числе милостей государыни было, между прочим, и сватовство ему Якобины Менгден, на которой он женился лет шесть тому назад.
Эта Якобина, если помнит читатель, была любимой фрейлиной императрицы Анны Иоанновны и невестой Густава Бирона, брак с которым был разрушен дворцовым переворотом, арестом жениха и его ссылкой.
Хотя Густав Бирон был в начале царствования Елизаветы Петровны возвращен, но прожил в Петербурге не долго и скончался внезапно. Говорили, что он сам отравился в припадке умственного расстройства, которое началось со дня его внезапного ночного ареста, но насколько верны были эти слухи — неизвестно.
Якобине Менгден от этого было не легче, и она даже с грустью стала примиряться с мыслью остаться в старых девах, когда заботливая о ней со дня восшествия на престол государыня возымела мысль выдать ее замуж за Зиновьева, тоже уже почти решившего остаться старым холостяком.
Само собою разумеется, что брак этот, заключенный по воле государыни, не имел ни малейшей романической подкладки, что, впрочем, не помешало бывшей Якобине Менгден, ныне Елизавете Ивановне Зиновьевой (она приняла православие вскоре после восшествия на престол государыни и сохранила свое второе имя Елизавета), забрать совершенно в руки своего мужа.
Расположение императрицы Елизаветы Петровны к Лизе, как она называла запросто Зиновьеву, делало то, что супружеское ярмо, которое надел на себя закоренелый холостяк Сергей Семенович, было не так-то легко сбросить.
Да он этого и не пытался делать.
Уступки жене вознаграждались повышением по службе, да и кроме того, в домашнем быту он не мог ни на что жаловаться.
В доме царила немецкая аккуратность; на хозяйство, хотя после брака Зиновьевы, соответственно их положению в Петербурге, жили широко, Елизавета Ивановна сравнительно мало тратила денег.
Кроме того, несмотря на то что супруге Сергея Семеновича было сорок лет по самому дамскому счету, она еще очень сохранилась и обладала теми женскими прелестями и качествами, найти которые в жене такому пожилому человеку, как Зиновьев, не всегда удается.
За невестой он получил, кроме связей, и довольно значительное приданое, от милостей императрицы, так что и с этой стороны его брак не являлся невыгодным.
Достигнув тех лет, где при усиленной еще государственной деятельности требуется уже относительный домашний покой и комфорт, Сергей Семенович был доволен. Он дошел даже до того, что малейшая неприятность служебная и домашняя волновала его в сильной степени, как человека, привыкшего, чтобы его жизнь текла спокойным ручейком в гладком песочном русле.
Сильно поэтому, почти до болезни, встревожило Сергея Сергеевича письмо его племянницы княжны Людмилы Васильевны Полторацкой, которая в ярких красках описывала ему обрушившееся на нее несчастье — трагическую смерть ее матери, а его сестры, и служанки-подруги — Тани. Говорилось в письме о предшествовавшем катастрофе сватовстве князя Сергея Сергеевича, на которое выразила полное свое согласие покойная княгиня Васса Семеновна, сватовстве, объявление о котором, конечно, теперь отложено на время годичного траура и о котором племянница просила дядю сохранить тайну. В конце письма княжна Людмила Васильевна уведомляла Сергея Сергеевича, что прибывает в Петербург, и просила приюта в его доме до своего устройства в этом городе, покупки дома или же найма квартиры.
Сергей Семенович, посоветовавшись со своей супругой, отписал племяннице как выражение своего искреннего соболезнования, так и согласие и даже особое «родственное удовольствие» видеть ее в Петербурге и временно в своем доме. На слове «временно» особенно настаивала Елизавета Ивановна, вследствие своей немецкой бережливости опасавшаяся, чтобы племянница, хотя и богатая, пожалуй, долго проживет на хлебах дядюшки и, конечно, приедет не одна, а в сопровождении дворовых людей в подобающем ее княжескому достоинству количестве.
В последнем Елизавета Ивановна не ошиблась.
В конце октября месяца княжна Людмила Васильевна прибыла в Петербург в сопровождении двенадцати дворовых людей — восьми мужчин и четырех женщин и поселилась в доме дяди на Морской улице.
Сергей Семенович и Елизавета Ивановна Зиновьевы встретили свою племянницу с родственной сердечностью.
Елизавета Ивановна, никогда не видавшая княжну, конечно, не могла заметить в ней странной перемены, на которую обратил внимание Сергей Семенович, но приписал ее пережитому молодой девушкой потрясению и, кроме того, многолетней с нею разлуке.
Ему бросились в глаза некоторая резкость манер и странность суждений молодой девушки, которые, по его мнению, не могли проявляться в ней, воспитанной под исключительным влиянием его покойной сестры, этого идеала тактичной и выдержанной женщины, несомненно, и своей дочери прививавшей те же достоинства.
