Нелепая церемония вручения упомянутой премии широко транслировалась в интернете. Присутствующие щеголяли в шортах и шлепанцах. Видимо, чувства Ричмена были уязвлены. Настолько, что он снял банный халат, счистил кошачью шерсть с пиджака и отправился на Манхэттен, чтобы впервые за много лет написать отзыв о Les Halles. Забегаловке, где подавали стейк с жареной картошкой.
Позвольте спросить. Что будет, если я назову вас… ну, скажем, дебилом? Вероятно, вы скажете: «На себя посмотри». Или добавите что-нибудь похлеще — например, назовете меня «чокнутым дебилом». Или даже «самовлюбленным, тупым дебилом, который написал отвратительную книжку и которому наконец пора захлопнуть вонючую пасть». И это будет честно и совершенно уместно. Я выругал вас, вы дали сдачи. Вы осознали оскорбление и достойно нанесли ответный удар.
Но только не Ричмен. Он, в конце концов, респектабельный журналист, критик, наставник, законодатель вкусов. Ему не пристало затевать публичную перебранку с каким-то недоучкой, который назвал его нехорошим словом.
Нет. Этот продажный, трусливый старый хрыч, образно выражаясь, выследил мою школьную подружку, с которой я уже не виделся много лет, подкрался сзади и подло нанес удар в спину.
В результате я кое-чему научился.
Старая как мир уловка — «я не могу повредить тебе, но охотно причиню боль тому, кого ты любишь» — выглядела еще отвратительней оттого, что Ричмен, придурок он или нет, отличается эрудицией и прекрасно владеет искусством оскорбления. Он мог бы раздавить меня на месте. Не реализовав эту возможность, он лишь намекает на нее в своей статье, сравнивая меня (притом чертовски смешно) со здоровяком Стивеном Сигалом. Спору нет, ощутимый удар.
Чтобы по заслугам оценить недостойные и непорядочные наскоки Ричмена на моих неповинных бывших соратников, нужно понять, отчего я вообще назвал этого общепризнанного титана кулинарной прессы «придурком». Задумайтесь и решите, подходит ли ему такое определение. Может быть, мы видим лишь часть айсберга?
Через год после страшнейшего природного бедствия в истории Соединенных Штатов Новый Орлеан еще не успел оправиться — 1836 погибших, сто миллиардов долларов ущерба, многие тысячи жителей лишились крова и получили травмы. Дома, дорогие воспоминания, фотографии сгинули навсегда. Более того, жители целого американского города убедились, что правительство не намерено им помогать. Город переживал чудовищное потрясение, целые кварталы опустели, больницы были битком набиты, ресторанная индустрия сократилась как минимум на сорок процентов (владельцы ресторанов одними из первых вернулись после наводнения; они отчаянно пытались сохранить прежний штат).
Именно тогда Алан Ричмен, в премудрости своей, решил, что настало время подвергнуть переоценке весь ресторанный бизнес Нового Орлеана. Он не сомневался, что город заслужил кару небесную. В статье он сразу переходит к делу. «Вы сами этого просили».
«Плохая идея — строить город ниже уровня моря, на ничем не защищенном побережье… жители могли бы сознательно откликнуться на просчеты планировщиков, но они предпочли бесконечное веселье, вечный праздник самолюбования, праздности и развращенности. Трагедия пришла именно туда, где ей никак не могли противостоять».
Ричмен намекает, что скверный характер и распущенные нравы непосредственно привели к случившемуся в Новом Орлеане. Во-первых, утверждает он, местные жители слишком любили еду. И это говорит человек, который в течение нескольких десятков лет зарабатывал деньги, набивая свою ненасытную утробу, а затем описывая ощущения в надежде нас заинтересовать. И нам действительно было интересно. Чудовищное лицемерие со стороны Ричмена утверждать, что мы, возможно, слишком много думаем о еде.
«На первый взгляд, нет ничего страшного, если цивилизация сосредоточена на еде, но нельзя же вечно потакать своим прихотям. В стране, которая предается чревоугодию, народ слишком тучен, чтобы противостоять захватчикам».
Может быть, я вижу лишь то, что хочу видеть, но, по-моему, Ричмен имеет в виду следующее: «Если бы эти толстые придурки отказались от десерта, они бы смогли убежать от наводнения».
Обвинив жертв стихии в чревоугодии, которое, по его мнению, проистекает от безбожного, аморального поведения, Ричмен называет «Катрину» и последовавшие за ураганом хаос и общественное пренебрежение чем-то вроде божественного возмездия, наказанием за распутство. Не успокоившись на том, он задается вопросом, была ли вообще хороша местная еда? Существовала ли знаменитая новоорлеанская, креольская кухня (да и сами креолы, если на то пошло)? После наводнения Новый Орлеан, разумеется, утратил всякий интерес — но, возможно, он никогда не стоил внимания?
«Утверждают, что креолы живут в Новом Орлеане и его окрестностях. Я никогда их не встречал и полагаю, что это — мифический народ, вроде лепреконов. Напрасно вы думаете, что сможете в наши дни отведать подлинное креольское блюдо…»
Что, черт побери, означает «подлинное»? Креолы, по определению, — это культура (и кухня в том числе), с самого начала переживающая медленные, но непрерывные изменения. Она возникла в результате постепенного и естественного слияния; точно так же сингапурские и малайские ароматы и ингредиенты меняются с ростом количества смешанных браков. Слово «подлинный» — и Ричмен, безусловно, в курсе — не имеет никакого смысла, когда речь идет, допустим, об индийском карри или бразильском фейджоада. Когда блюдо было «подлинным»? Для кого?
Но звучит красиво и внушительно, не так ли?
Вскоре после «Катрины» шеф-повар Дональд Линк из ресторана Herbsaint — один из первых рестораторов, вернувшихся в город, едва успела схлынуть вода — осмотрел развалины своего заведения… и открыл новое. Героически, вопреки шансам на успех. Он принял на работу всех, кого смог найти, набрал волонтеров и принялся готовить еду прямо на улице, весьма своевременно возвестив миру, что Новый Орлеан жив и что туда стоит вернуться. А Ричмен предпочел бросить свой новоорлеанский бизнес.
Я посетил Новый Орлеан спустя год после выхода статьи Ричмена. Город все еще боролся за жизнь. Обширные залы в Antoine, любимом ресторане Французского квартала, были почти пусты, но тем не менее в ресторане оставался почти полный штат, владельцы не хотели увольнять людей, проработавших у них десятки лет. Мои собеседники начинали плакать, вспоминая друзей и соседей, павших жертвами наводнения. Новый Орлеан переживал коллективный нервный срыв, жители были потрясены до глубины души — сначала катастрофой, а затем последовавшим предательством. Как могла страна, их родина, допустить такое? Отчего им предоставили сидеть, сгрудившись, словно скот, в грязи и дерьме, отчего тела погибших бросили без погребения? И все это день за днем, на глазах у целого мира.
При виде подобного зрелища даже самый жестокосердый журналист должен задаться вопросом: «Следует ли пинать поверженных?» Ричмен, в конце концов, не разоблачал иранский ядерный заговор. Он писал о ресторанах. О городе, который существовал преимущественно благодаря сфере услуг. Он выбрал подходящий момент — нанес удар сразу после наводнения, у которого не нашлось аналогов в истории Америки. И писал он не для Washington Post, а для журнала, в котором речь обычно шла о галстуках, запонках и модных брюках.
