Таким образом, что бы ни гласила моя репутация, я в чем-то похож на святого Франциска Ассизского — я люблю животных, больших и малых, подкармливаю бродячих псов и даю приют уличным котятам. Хотя я и не терплю вегетарианской ортодоксальности, но готов, по крайней мере, выслушать чужое мнение.
И вот я вернулся из Бейрута, из зоны военных действий, и нашел в почтовом ящике письмо от моего вегетарианского приятеля с искренней мольбой о поддержке. Повесть о злоключениях бездомных собак и кошек довела меня до белого каления. Читая, я злился все сильнее и сильнее — и наконец пришел в ярость.
Я ответил: я только что вернулся из города, очень не похожего на Майами. Каждый день с безопасного расстояния я наблюдал за тем, как кварталы, полные мирных жителей, превращались в пыль. Я просыпался и засыпал под грохот бомб и ракет. Видел вблизи лица людей, которые потеряли все — и всех. Страх, безнадежность, замешательство тысяч беженцев, набившихся на корабль со своими скудными пожитками. Их ожидало самое неопределенное будущее. Из-за чего? Из-за чьих-то благих намерений, несомненно, — как всегда. Но в конечном счете они страдали ни за что.
Я обрушился на слезливую жалость по отношению к бродячим денверским псам. В Бейруте тоже есть бродячие собаки, заметил я, начиная свой, как мне казалось, рассудительный и сочувственный ответ. Разумеется, там, где бомбят людей и целые кварталы сносят с лица земли, бедные собачки порой тоже страдают. Когда целые семьи гибнут в домах, брошенные животные могут стать проблемой. Только что сойдя с палубы десантного корабля, я с упоением изливал желчь. Вспомнив другие места, которые я повидал в путешествиях, и уже совершенно позабыв о вежливости, я намекнул, что там, где с людьми обращаются как со скотом (запихивают их в трущобы, гетто, лачуги и хибары), животные страдают больше всего. Человеку плевать на кошек, собак и уж тем более на дельфинов и белых носорогов, если девяносто процентов его рациона — это хлеб (если повезет) или каша из маниоки. Там, где зажарить мартышку (целиком, вместе с шерстью) значит спасти жизнь семьи, на наших любимых питомцев — «вроде твоего терьера» (да, я нанес удар ниже пояса) — смотрят как на живое мясо. Я с подлинным садизмом перечислил места, где ночью вас могут запихнуть в черную машину и навсегда оторвать от семьи — за то, что ты сказал какие-то неосторожные слова, ну или соседу показалось, что ты их сказал…
Я привел в пример Бухарест эпохи Чаушеску. Когда этот маньяк-диктатор снес целый район, выселив обитателей, чтобы выстроить себе роскошный дворец, немедленно появилась пугающе огромная популяция бродячих собак. Голодные животные, размножаясь с чудовищной скоростью, сбивались в гигантские стаи — это были злобные, дикие, агрессивные, голодные хищники, которые всю жизнь провели на улицах. Некоторые районы Бухареста, особенно по ночам, превращались в смертельно опасные джунгли — собаки нападали на людей, люди убивали собак, псы грызли друг друга, и так далее. Перепуганные люди ощутили насущную необходимость решить проблему. На собак охотились и уничтожали их в огромном количестве. Если казнь «карпатского гения» и его жены может послужить критерием, вы легко вообразите, как ласково там обращались с животными.
Я завершил свое гневное и жестокое послание описанием того, как в Индии относятся к коровам — люди защищают их и поклоняются им, считая божественными существами и подателями жизни. Коровы свободно бродят по улицам, им уступают дорогу — но в то же время, заметил я, они вольны умирать с голоду и жевать отбросы, из которых не менее голодные люди уже выбрали все мало-мальски съедобное. Зачастую коровам приходится есть полиэтиленовые пакеты, которые валяются повсюду в трущобных кварталах, откуда почти никогда не вывозят мусор. Разумеется, пакеты не перевариваются, они скручиваются и скапливаются в коровьих внутренностях, и в конце концов после долгих мучений животное умирает.
Обрисовав эту ужасающую картину, я подчеркнул, что, учитывая неприятные и чертовски сложные соотношения между условиями жизни людей и животных, возможно, сначала стоит подумать о людях.
Это было все равно что врезать бейсбольной битой бармену, который по ошибке налил вам в латте сливки вместо соевого молока, но я по-настоящему разозлился. Я злился не на своего бедного, ни о чем не подозревающего приятеля, который не заслужил подобного обращения (и, кстати, больше он не писал). Он всего лишь хотел спасти животных — но, к сожалению, обратился за помощью ко мне в очень неудачное время. Я злился из-за того, о чем он заставил меня задуматься.
И злюсь до сих пор.
Но я отклонился от темы.
Начав вести куда более комфортабельную жизнь, я принялся искать первопричину, которая могла бы объяснить мое инстинктивное, почти автоматическое презрение в адрес людей, которые готовили еду перед телекамерами (даже в кино). Всех их я считал мерзавцами.
Что мне сделал Гай Фиери? Какая разница, что Сандра Ли готовит из консервов? Да хоть бы продукты ей доставляли по небу непорочные девы из Вальхаллы! Не все ли равно, умеет Рейчел готовить или нет? Она нравится зрителям. Почему меня это должно волновать? Ну и что, если участники Hell’s Kitchen безнадежны и убоги? Неужели стоит из-за этого злиться?
Но я злился.
В те годы, когда я только начинал работать — в безумные, безрассудные времена начала семидесятых, когда речь шла лишь о скорости, выносливости, физической крепости, о способности пережить любую неприятность, люди иначе относились к еде. Разницу между тем, как обращались с продуктами повар-профессионал и домохозяйка, было нетрудно заметить: профессионал делал это гораздо грубее. (Я, разумеется, не имею в виду Lutèce, Four Seasons и прочие высококлассные рестораны той эпохи.) Повар шлепал кусок мяса на доску гораздо громче, чем требовалось, и разделывал рыбу с щегольством, но без изящества. Он притворялся, что ему плевать, — и в то же время работал быстро, успешно и аккуратно. Таковы были требования моды. С такой же грубой и безыскусной фамильярностью действует профессиональный мясник — скучающее выражение на его лице говорит вам: «Я и с закрытыми глазами справлюсь».
Короче говоря, и я, и люди, с которыми я работал и которыми восхищался, относились к продуктам без особого уважения. Мы обращались с едой весьма жестоко. Полагаю, перелом во мне самом произошел, когда я чего-то достиг. Но, пусть я даже этого не заметил, мое отношение к продуктам действительно изменилось и постепенно превратилось в глубинное убеждение, что неуважительно обращаться с едой, тем более сознательно, или тратить продукты впустую — плохо и грешно (если грех существует). Это — нарушение общественного договора с людьми и обществом. Короче говоря, это — зло.
Путешествия лишь усилили мою уверенность.
Наверное, не я один ощущаю почти физическую боль, когда кто-нибудь безжалостно кромсает стейк. Большинство моих знакомых, которые зарабатывают на жизнь приготовлением пищи, вздрогнут и застонут, если на их глазах совершается преступление в отношении еды. Но большинство не станет злиться, когда какой-нибудь идиот лихо расправляется с отменными продуктами под прицелом телекамер.
А я злюсь.
