– Я много лет жалел о том, что тогда сделал. Но если бы тогда, в шестнадцать лет, я не был таким стервецом блудливым, не польстился бы на отцову хоть, Люта бы не было на свете. Много лет я не хотел о нем вспоминать – стыдно было. Но если бы он не привез меч Ингвара как раз тогда, когда Святше вздумалось меня вызвать на поле… А меч оказался не тот – и все дело разладилось. Второй раз на такую блестящую дурь даже у Святши духу не хватит. И вышло, что я спас сам себя наперед, когда загнал отцову хоть в угол в клети и задрал ей подол. А заплатил я за эту удачу одну тысячную от истинной цены. Не бойся, – Мистина снова придвинулся к Эльге и взял ее за плечи. – Ты видишь: когда у человека есть удача, ему идет на пользу даже бесчестье.
– Но если Святша узнает… – Эльга попятилась. – Что ты и я… ты дашь ему новый повод для ссоры, и все будут на его стороне. Скажут, мы опозорили память покойного князя, а он отцову честь защищает. И ведь это будет правда.
– После греческого похода было опаснее, но ты не боялась.
– Тогда я умерла бы от тоски, если бы не ты.
– А теперь? Тебе весело?
– Не мучай меня. Я все время чувствую на себе взгляды их обоих. Святка смотрит, будто солнце с неба, а Ингвар – как луна из полночи. И еще ты…
– А я – кто?
– Ты… как Яшер… из-под темной воды.
– Ну, хорошо хоть не медведь из чащи.
Мистина отошел от нее и взял с ларя меч, накинул ременную перевязь на плечо, сунул плеть за пояс.
– Текучая вода упорнее и сильнее всего на свете. А Ящер умеет ждать. Дай знать, когда передумаешь.
Он подмигнул Эльге, как делал сотни раз в миновавшей юности, и вышел.
Эльга шагнула за ним, будто увлекаемая той неодолимой силой, что движет ледяную броню на реках. «Я передумала!» – хотелось ей сказать прямо сейчас.
Но она давно поняла: право, честь и власть княгини русской не много воли оставляют сердцу женщины.
* * *
Первую, победоносную весну при новом князе Киев встречал с радостью. На княжьем дворе задавали изобильные пиры, раздавали награды тем, кто отличился в походе на мятежную землю Деревскую.
Полон, назначенный к продаже, решили не отдавать здешним жидинам, а самим везти в Царьград и в Самкрай, где стоил он в три, а то и в четыре раза дороже. За эту самую возможность Ингвар начал сражаться в самые первые свои годы на киевском столе. Ведь не «дань греческая» – дары ради дружбы – были целью похода на Царьград, и даже не военная добыча – ее никогда не хватает надолго. А это право в следующие тридцать лет русским купцам ездить на царьградские торги и покупать вино, шелка и масло по цене той земли, где все это делают, а меха и челядь продавать по ценам редкого заморского товара. А не наоборот! Первый торговый обоз в Царьград отправлялся с Почайны в травень месяц, по высокой воде – и не оглянешься, как время подойдет. Хватит ли лодий? Приготовил ли их Станибор смолянский сколько надо: Тородд ведь тоже потратил зиму на войну, приглядеть за этим не мог. На паруса и канаты пошло взятое у древлян, оттуда же – припасы на дорогу многосотенной дружине и самой челяди. Нельзя же выставить на богатейшие торги привередливых греков истощенных, измученных людей. Каждая девка должна смотреть невестой, каждый отрок – женихом, чтобы румянец и волосок к волоску. Эльга сама через день посещала дружинные дома на пустыре, где держали деревский полон, проверяла, чем и как кормят, всем ли всего хватает. Тепло ли вам, девицы?
Но прибыль от продажи появится только к осени, до тех пор старейшинам родов, что давали ратников, предстояло своей доли подождать. Гридей Святослав обещал вознаградить за счет тали. Уже имеющим свой двор решили раздать отроков – работать по хозяйству, желающим обзавестись своим домом – по девке. Приданого с девками не брали, вена их отцам – деревским боярам – не платили, а значит, и полных обрядов над ними не творить. Это как женитьба «украдом», делающая девку не хозяйкой, а частью хозяйства.
Но вся земля Деревская тали дала около трехсот человек, парней и девок примерно поровну. Вознаградить же требовалось втрое больше людей. Продавать таль нельзя – отроки через пару лет смогут вернуться домой, когда пришлют им на смену младших братьев, а девы навек останутся в домах киян, делая для своих отцов невозможным вновь поднять оружие на родню.
– Делить будем состязанием! – объявил Святослав на первом пиру по возвращении.
В гриднице взметнулся всплеск радостных криков: кроме прибытка, еще ведь и забава нужна.
Всю седмицу, пока праздновали приход весны, на пустыре возде дружинных домов устраивали состязания. Народ со всего Киева и окрестностей сходился смотреть. Приводили и ставили на сколоченный помост по три отрока и три девы; победитель имел право выбрать кого-то одного. Ради выигрыша стреляли в цель, метали сулицы, скакали верхом наперегонки, бились на учебном деревянном оружии.
Лют Свенельдич поначалу приходил лишь посмотреть. Этой весной он был в стольном городе знаменит, как мало кто другой. Его стремительное восхождение – от сына челядинки к боярину с золоченым мечом на боку – напоминало сказания о витязях с руками по локоть в золоте, ногами по колено в серебре. Что ни день его звали в гости. «Да ты меня затмишь скоро!» – говорил ему Мистина, но непохоже было, что воеводу это огорчает.
Хотя кормиться в гостях у Люта не было никакой надобности: Мистина отдал ему старую отцову избу на дворе, последние десять лет служившую для приема именитых гостей, и там водворилась Перемилова дочь из Веленежа. Единственную у родителя, ее звали именем отца – Перемила. Как жена-пленница, она хозяйкой не считалась и ключей не носила, а поступила под начало Уты. Боярыня была очень довольна ее кротким нравом и трудолюбием, и они поладили с первого дня. К Медвежьему дню Перемила уже оказалась «тяжелой»; узнав об этом, Лют хмыкнул, а Мистина с размаху прижал ладонь ко лбу, словно в потрясении, чем удивил собственную жену. Чего мудреного?
Как уже получивший свою долю, Лют в состязаниях первых дней не участвовал. Лишь на пятый день, взглянув на помост, куда вывели сегодняшние «награды», он оживился и стал проталкиваться вперед.
Она стояла с левого краю – в чистой белой свитке, туго перетянутой тканым поясом, в полосатой плахте, с длинной русой косой. Лицо ее было немного замкнутым, но спокойным. За два месяца деревские пленники отдохнули от войны и дороги, кое-кто даже поправился. Иные из заложниц еще плакали, жалуясь на разлуку с домом, но многие успели прижиться и повеселеть. Быть женой киевского гридя, пусть и не «водимой», все же не так плохо – пять гривен серебра в год, доля в добыче, честь, радость жить в большом городе, где столько всего забавного. Соседка бойко поглядывала по сторонам, будто подзуживала молодых гридей попытать удачи. Но большинство охотников смотрели на Ветляну. Широко расставленные голубые глаза, заостренный подбородок, высокие брови дугой – она казалась непохожей на других, как дева из сказаний, своеобразие этого лица цепляло взгляд и не отпускало.
– Нынче княгиня такую награду назначила! – объявил Эльгин тиун, показывая на помост. – Три отрока, три девки, кто одолеет – выбирай, которая приглянется. Кто желает?
