– Они их, должно, Володиславу отослали, добычей похвастаться, – сказал Альв, пока оружничий зашивал разрез на мешке. Урон уже не скроешь, но так хоть больше ничего не вывалится. – Ловить будем?
Мистина вздохнул, стараясь успокоиться и не злиться. Злостью горю не поможешь. Альв был прав: кто-то отсюда точно уехал. Вчера древляне угнали с Моравской дороги двадцать девять лошадей, и из этого числа трех под навесом не хватало. Седло и мешки с лошади покойного Бури тоже исчезли.
Лют стоял поблизости; глаза припухли от бессонной ночи, на лице усталость и ожидание новых вызовов судьбы. Мистина взял его за плечо, вгляделся и улыбнулся. На носу красная свежая ссадина. Пушистые брови приподняты, в ореховых глазах лукавая мольба…
Один из лучших даров его непростой судьбы. И стоит он куда больше, чем пришлось заплатить. Спасибо вам, девы источника…
– Нет, – Мистина пожал плечо Люта и выпустил. – Ну их сквозь землю! Искать и догонять троих чертей, ускакавших еще вчера к Искоростеню, мы не будем. Повезем как есть. Баварам я скажу, что эти две шкурки потребовались богам в уплату за провоз… они христиане, но поймут. За эти две я им скотами заплачу. И смилуйтесь над нами, боги, – он поднял лицо к серым низким небесам, подставляя под редкие капли холодного дождя, – чтобы таких развлечений нам по дороге больше не встречалось. Недаром же я посвятил вам всех этих людей! – И он взмахнул рукой в сторону выложенных длинными рядами трупов.
* * *
Часть русов ушла в лес за дровами – хоронить своих покойников. Деревских оставили лежать у вала. Другие русы тем временем затопили очаги в обчинах и сварили кашу. Липняку тоже дали поесть – своей миски он не нашел, но взял какую-то, что закатилась в угол. В темноте обчины кровь на земляном полу была не видна, но запах уже ощущался. Отчасти он ждал, что его убьют теперь, когда он больше не нужен, как убили двоих других пленных. Но ждал не так чтобы со страхом. То есть он боялся, но не смерти. А того, что придется ответить перед чурами, когда он уже вот-вот перед ними окажется. Ведь это он привел сюда русов. Из-за него оказалась перебита вся Миляева дружина. Может, кто-то успел в суете перескочить через тын, скатиться в ров и убежать в лес, но едва ли таких было много…
Он же не знал, что их всех убьют. Просто не думал, как русы поступят, когда найдут Божищи. Воевода же сказал, что ему нужны лошади…
А если бы знал? Что бы это изменило? Ведь седьмой покон… Липняк поискал мысленно, есть ли среди двенадцати поконов родовых что-то о защите не своих родовичей, но не нашел. Есть про гостей – но какие же они ему гости?
Или теперь вот эти все – Миляй, Тверд, Долгай, Нечайко и прочие – ему свои? Берест говорил, что да, но с этим Липняк свыкнуться не успел.
Погребение заняло целый день – пока складывали крады, пока те прогорали… Тел на них русины возложили не шесть, а семь – один раненый умер. Еще не остывшее кострище засыпали землей – ждать было некогда. Переночевали, выставив по дозорному на вал с каждой стороны света. Дозорные стояли без огня, не двигаясь с места, и сменялись четыре раза за ночь.
Утром стали собираться в путь. Оседлали лошадей, которые паслись вокруг городища, здешних вывели заодно со своими. Липняк сидел в углу, когда какой-то рус, проходя мимо, заметил его и вопросительно кивнул на него воеводе. Тот приподнял брови, будто вспомнил, потом сделал знак подойти.
Липняк встал и подошел. В голове было пусто.
– Возвращайся к себе домой и жди, – сказал ему воевода. – Ждать придется до зимы. Я вернусь в Киев, может быть, к Коляде, и тогда прикажу отпустить твоих. Скажи только, как их зовут.
– Томила был мой отец, – прохрипел Липняк пересохшим горлом.
– Запомнишь? – воевода глянул на оружничего, тот кивнул.
– Значит, зимой, – подтвердил тот и встал.
Со двора доносились шум, стук копыт. Потом все стихло. Липняк сидел и ждал, но весь мир будто вымер. Только что здесь было много людей, все ходили, говорили по-славянски и на своем варяжском языке… почти как раньше, только теперь это были другие люди. А вот теперь – совсем никаких. Он здесь один…
И лишь выйдя наконец наружу, Липняк увидел других людей. Многие десятки. Они лежали длинным валом, один на другом. Похожие на кучи брошенной как попало одежды. Он старался туда не смотреть.
Делать здесь больше нечего, надо уходить. Выбираться из леса, искать дорогу к ближайшей жилой веси, а оттуда – домой, в Малин.
Воевода же сказал: иди домой и жди. А там никто не узнает, что у него за спиной остались семь-восемь десятков мертвецов…
* * *
На лесной тропе Лют верхом догнал Мистину и поехал рядом.
– Ты правда собираешься отослать назад тех баб?
– Само собой. Жидин не отдаст их за те же скоты, за какие покупал, но даже если он запросит за них царьградскую цену, это все же дешевле, чем мое слово. Дороже моего слова не стоит даже царица Элена со всеми пятью Константиновыми дочерьми, а тут какие-то… Томилины бабы.
– Ты не волнуйся, воевода, – успокоил его Турбен. – Веса в серебре даже жидин не посмеет потребовать ни за одну! Он не за целых их покупал!
Вокруг захохотали, пытаясь взбодриться. До Плеснеска предстояло еще дней шесть пути по осенней грязи, под дождем и влажным снегом…
* * *
Обнаружили избоище отроки, несколько дней назад посланные Миляем на развед к ближайшим полянским весям. Но никак нельзя было понять, что и из-за чего здесь произошло. Десятки трупов, уже поклеванных воронами и погрызенных лисицами, молчали. Дожди размыли следы на лесных тропах…
Больше люди никогда не возвращались в урочище под названием Божищи. С годами завалился и сгнил тын, обчины обветшали и обрушились. Постепенно выветривалась память о том, что это было за место, но даже когда от святилища остался лишь холм с оплывшим, заросшим валом, окрестные жители старались к нему не приближаться. Старики говорили, место уж очень нехорошее…
Часть третья
За истоками Случи и ближних притоков Днестра земля Деревская заканчивалась. Веленеж был последним городцом, до которого доходил Свенельд, собирая деревскую дань. Дальше Лют никогда не бывал. Отсюда Моравская дорога вдоль верхнего течения Горины вела прямо к Плеснеску – старому поселению племени бужан, где лет сто назад утвердился княжеский род из руси. С днепровскими или волховскими русами волынские были никак не связаны и утверждали, что появились здесь раньше, чем Олег или даже Аскольд – в Киеве. Из-за выгод обладания Моравской дорогой – ею пользовались еще до того, как Олег Вещий проложил торговый путь на Царьград, – между Киевом и Плеснеском с давних пор шла вражда. Честь заключить мирный и союзный договор выпала Мистине – семь лет назад, когда Ингвар собирал новое войско для вторичного похода на Греческое царство. По этому договору, ни много ни мало, юный Святослав становился наследником Етона плеснецкого. Тот прожил уже без малого восемь десятков лет, но детей у него не было. Почтенный возраст не позволял надеяться, что рожаницы из своего облачного колодца выловят для него хоть лягушонка, как сказал Люту Мистина, сильно того насмешив. Взамен Етон получил все выгоды торгового договора с греками: его купцы с товарами в составе киевских больших обозов следовали в Царьград, а там жили, получая месячину от греков, наряду с людьми Ингвара и прочего союзного ему княжья. Но подчинен Киеву Плеснеск не был и дани не платил.
