– Этот Лиудольф – ведь сын Отто от той его королевы, что недавно умерла? – припомнил Етон.
– Да, и герцог Лиудольф объявлен преемником короля нашего на его престоле. Королева Эдгит, его мать, да упокоит господь ее чистую душу, скончалась уж три года назад, – склонил голову бавар по имени Ландо. – Прекраснейшая это была женщина, и вся наша держава скорбит по ней. Совсем юным – шестнадцати лет – наш король вступил с нею в брак, когда отец его, Генрих, выбрал ее из двух сестер Этельстана Английского, дочерей Эдуарда и Эльфледы. Королева наша была так благочестива, так добра и милосердна, что король и сейчас, три года спустя, едва оправляется от скорби. Но, поскольку господь наш в милосердии своем, посылая людям горе, вслед за тем посылает и радость, смерть доброй королевы Эдгит все же принесла и пользу Оттону. Наконец он примирился со своей матерью, королевой Матильдой, а благодаря ей – и со своим братом Генрихом. Ведь Генрих, если вы слышали, не раз пытался сам взойти на престол, но саксы сочли, что права Оттона выше.
– Милосердие – первая добродетель нашего короля, – подхватил Хадрат, – и он последовал просьбе матери: примирился с братом и пожаловал ему герцогство Баварское. Теперь нет у короля более верного подданного, чем герцог Генрих. Доблестно он ведет войну с уграми, и хотя в прошлом году потерпел от них… небольшое поражение, на сей год он вновь взялся за меч и вторгнулся сам в их пределы, дошел до реки Тиссы, захватил там множество добычи и пленных.
Оба купца неплохо говорили по-славянски, и неудивительно: уже лет сто этим языком пользовались все, кто вел торговлю между Днепром и Дунаем. Более того: как они рассказали, сам Отто знает славянскую речь – на этом языке говорит часть его подданных, хоть и не всегда покорных. При упоминании иных предметов, – герцога Генриха, его преданности брату, – Ландо и Хадрат посматривали на Мистину. Радай уже пояснил им, что вести дело нужно будет с этим человеком, но так же хорошо они понимали: Етону об этом знать не полагается.
– Если вы найдете время навестить меня, я буду рад расспросить вас об уграх, – заметил Мистина. – Для нас весьма важна война, которую ведет ваш государь. Ведь часть земель, ими захваченная, раньше принадлежала роду Моймировичей, а он в родстве с моими князьями. Олег Предславич, племянник княгини Эльги, сейчас в Киеве – ему пришлось бежать из своих владений, и в этом виноваты угры.
– Благодарю, своим приглашением ты делаешь нам честь, – Ландо поклонился ему. – Едва будет исполнен наш долг перед владыкой этого славного города, – он поклонился Етону, – как мы будем рады навестить тебя и рассказать обо всем, о чем ты только хочешь знать.
* * *
Назавтра бавары навестили Мистину в гостевом доме и остались так довольны приемом, что решили через несколько дней сами дать пир для него и его людей. Больше полагаясь на своих единоверцев христиан, бавары стояли на гостином дворе у морованина по имени Базил. За день до пира там принялись запекать свиную тушу и печь хлеб; послали за свежей рыбой, купили разной лесной птицы. В назначенный день жена Базила зажарила глухарей и перепелов, приготовила изысканное блюдо под названием «голова сарацина». Для этого промытый свиной желудок требовалось начинить рубленой свининой вперемешку с курятиной, размоченным хлебом, яйцом, луком, чесноком и даже кое-какими греческими приправами, а потом обжарить на вертеле.
Но вот «голова сарацина» изжарилась, челядин послан уведомить знатного гостя, что его ждут… и еще один челядин… «Голова сарацина» остывала, жареные перепела сохли, к огорчению хозяйки, а русы все не ехали.
В то время как Базил и бавары ждали Мистину возле накрытого стола, он стоял в Етоновой гриднице, а вместо угощения перед ним лежали на полу пять кожаных мешков с печатью Анунда конунга…
Мистина не обязан был просить у Етона позволения съездить к кому-то в гости, но, конечно, уведомил его, почему нынче вечером не придет в гридницу. «Уж лучше б ты со мной остался», – передал ему в ответ Етон, и теперь Мистина понял почему.
А еще он понял: его сдали. Пять небольших и легких мешков с горностаями вынесли из дома уже в седельных сумках, и чего такого, если знатный гость везет подарки для добрых хозяев? Никто из чужих не мог видеть красную нить и Анундовы печати.
– Погоди-ка, воевода, – послышалось сзади, когда Мистина уже хотел сесть на своего вороного.
Он обернулся: перед ним стоял Семирад.
– Задержись ненадолго, – сказал тот, но чутким ухом Мистина уловил напряженность в его якобы дружелюбном голосе. – Дельце одно есть… с воробьиный нос…
– Что такое? – Мистина убрал руки от седла и шагнул к Семираду.
– Да тут… безделица, – даже Семирад, человек опытный, неробкий и преданный своему господину, медлил, снизу вверх глядя в стальные глаза Мистины. Спокойный и как бы «закрытый» взгляд не выдавал тревоги и не позволял заглянуть тому в душу. – Некие люди говорят, – Семирад указал на троих, стоявших позади него, – будто в седельных сумках у тебя некие… некая рухлядь мягкая… и это их рухлядь.
Не воеводское дело – разбирать чужую поклажу, но к киевскому воеводе и послу простого челядина не отправишь.
Мистина глянул на тех троих – незнакомые лица, простые белые свиты… Один – средовек с широким лицом, толстым носом и глубоко посаженными глазами, двое – отроки. Взглянул пока без большого внимания: он насторожился из-за упоминания мягкой рухляди в его сумках, но еще отчасти надеялся, что это просто какой-то вздор.
– Какая – «их»? – с нажимом повторил Мистина, самим голосом требуя разъяснений. – Их блуд взял, если они ищут свое добро в моей поклаже?
– Блуд, не блуд… А только принесли они жалобу князю, и князь велел…
– Ну?
– Поклажу твою осмотреть.
Повисла тишина. Мистина медленно положил руки на пояс. В чужом городе при нем был скрам и меч на плечевой перевязи, но пока его ладони не касались рукоятей.
– Етон приказал осмотреть мою поклажу?
– Истинно.
– Я хочу его видеть.
– Увидишь. Но сперва пусть твои люди вынут то, что в сумках седельных лежит. И с этим пойдем к князю.
Суровый взгляд Семирада говорил: он не шутит. Мистина медленно обернулся.
За его плечом обнаружился Лют. В гости к баварам Мистина его не брал, и ему полагалось сидеть в гостевом доме, но он, услышав от оружников, что здесь залаз какой-то, вышел и встал за спиной брата.
– Иди в дом, – тихо, но таким голосом, который сам принуждал к повиновению, проговорил Мистина.
– Нас кто-то сдал! – возмущенно шепнул Лют. – Я с тобой!
– Сдал. Но ты – мой Бальдр, иди в дом и сиди там. Здесь я разберусь.
Мистина повернулся к оружникам и сделал знак: доставайте.
Видя, что брат с ним больше не разговаривает, Лют попятился к дверям дома и остановился в тени навеса. Сил не было уйти, когда над головой Мистины, быть может, вот-вот зазвенят клинки.
