– М-м… – от столь резкой перемены разговора Мистина не сразу вспомнил, сколько у него детей. – Пятеро.
– А сыновей?
– Двое.
– Ты можешь надеяться, что славу рода подкрепят и продолжат подвиги сыновей. Но когда весь род у человека – он сам, он один, поневоле он должен быть честолюбивым за весь род! Так что вот! – Етон хлопнул ладонью по красно-белому тканому одеялу. – Я прощу тебе эту проделку с горностаями, если ты поедешь назад в Киев как сват от меня за Ольгу и постараешься склонить ее принять мое сватовство! И поклянешься мне на твоем мече, что сделаешь это!
Мистина глубоко втянул воздух, на миг прикрыл глаза. «Прости меня, мама!» – для себя самого неожиданно обратился он к духу давно умершей матери, которую совсем не помнил.
И посмотрел на Етона:
– Ты меня ошеломил… Я не сразу с мыслями собрался. Но если уж ты желаешь от меня такого дела, к тому же с клятвой… мне придется рассказать тебе всю правду про этих горностаев!
* * *
Беседа затягивалась. Народ собирался в гриднице и во дворе; телохранители Мистины протолкались почти к двери спального чулана, отроки Етона косились на них, но не трогали – приказа гнать не было. Никто не знал, чего ждать. Ползали безумные слухи – будто киевского воеводу поймали на краже рухляди у каких-то гостей, но в это не верил никто. Зачем красть какую-то рухлядь тому, кто, по всеобщему убеждению, унаследовал за отцом право сбора деревской дани?
Но вот открылась дверь княжьего спального чулана. Мистина вышел, небрежным знаком велел отрокам забрать мешки и направился во двор, к своему коню. Из-за пазухи кафтана у него торчал белоснежный пушистый мех. Пять мешков снова погрузили в седельные сумки, и киевский воевода с телохранителями и десятскими поехал куда собирался – к баварам.
«Голова сарацина» пережарилась и уже остыла, жареная птица подсохла, налитое в кувшины пиво подвыдохлось. Но это уже не заботило баварских гостей, ожидающих для себя бед куда хуже пропавшего ужина. Однако явился к ним Мистина – а не Етоновы отроки – и извинился за опоздание, улыбаясь.
– Наша сделка состоится, – негромко сказал он Ландо, понимая, что только об этом бавары и думают. – Никто вас не тронет. Но это по-прежнему тайна. Ради целости ваших голов и имущества вы не должны говорить об этом деле ни с одним человеком на свете.
– А наш товар…
– Показывайте, – кивнул Мистина. – Мне самому не терпится увидеть, ради чего я, жма, терял людей на грязной дороге, лазил по болотам, обыскивал трупы и… да простят меня боги за то, что еще я сделал!
Уже в темноте Мистина вернулся в гостевой дом. За ним отроки внесли длинный, из крепкого дуба сколоченный, окованный железными полосами ларь.
Лют молча встал навстречу брату. Он извелся за этот бесконечный день, когда не знал, что делается с Мистиной, но даже не мог быть рядом с ним. Сейчас уже не было сил на вопросы.
– Давай, Альв, – Мистина кинул сотскому ключ.
Ларь отперли. Развернули кабаньи шкуры. На стол выложили в ряд некие предметы в кожаных чехлах, в два локтя длиной и в мужскую ладонь шириной. Каждый чехол был завязан и запечатан.
– Их десять, – сказал Мистина. – Я отдал баварам пять полных сорочков, хотя один, в разрезанном мешке, им и пришлось пересчитать. Но счет сошелся, и я получил плату полностью. Два из них наши. Один – твой. Но печати нарушать нельзя, поэтому выбирай как есть.
У Люта забилось сердце. Наверное, сиди перед ним десять невест с закрытыми лицами, он бы волновался меньше. Выбрать себе меч – быть может, выбрать судьбу, жизнь и смерть. Вслепую?
– Они хороши, я верю, – подбодрил его Мистина. – На месте их смотрели Рыскун и Требиня, им какую ни есть дрянь не всучишь.
– Ты их видел? – Лют вскинул глаза. – Рыскуна и Требиню?
– Нет, они от меня прячутся. Пока не разобрали, враг я им или друг. Но мне важна не их дружба. Дело они знают хорошо.
– Хорошо-то… – Лют снова посмотрел на выложенные в ряд мечи. – Да у каждого своя душа…
– Это судьба. Доверься своей удаче.
Лют оглядел завязанные чехлы – все одинаковые. Осторожно ощупал три-четыре, проверяя длину клинка и ширину рукояти. Окажется узкой под ладонь – придется переделывать… В Киеве Ингваровы гриди ему рассказали: из Свинческа привезли «корляг» погибшего Сверкера – клинок от франков, а набор делали на месте, потому что рукоять оказалась мала. И златокузнец из тамошних русов взял для яблока и перекрестья узоры с золоченых женских застежек, принадлежавших старой королеве Рагноре, матери Сверкера. Сверкер называл его Поцелуй Валькирии…
Лезет же в голову… Он увидит свой меч и после этого придумает ему имя… Как ребенку… «Но ведь дитя себе тоже нельзя выбрать! – вдруг осенило Люта. – Ни один отец не может заказать себе сына именно такого, как хочется. Какого рожаницы пошлют, того и расти…»
Лют провел рукой над выложенными в ряд мечами и выбрал один.
– Вот этот…
– Бери и второй, – подсказал Альв. – Они, должно быть, братья, коли рядом лежат.
Лют кивнул. Мистина двинул бровью: два выбранных «корляга» забрал его оружничий, остальные снова убрали в ларь.
– Посмотришь?
– Завтра. – Лют даже не чувствовал нетерпения, ему нужно было отдохнуть от волнения выбора. – Так что! – Он шагнул к Мистине. – Как ты выкрутился?
Но тот откинулся к стене и закрыл глаза. Прижал ладони к лицу и потер.
– Не могу! – глухо сказал из-под ладоней. – Не знаю, как боги не убили меня на месте за то, что я сделал! Может, я и расскажу тебе, – он опустил руки и взглянул на брата. Морщины на лбу, складки от крыльев носа к углам рта углубились, будто за этот день он прожил несколько лет. – Но уж точно не сейчас!
* * *
– …Я скажу тебе всю правду об этих горностаях. Но прежде, – Мистина придвинулся к Етону, пристально и требовательно глядя в глаза старика; под напором его взгляда недоверчивость в Етоновых глазах сменилась растерянностью, – но прежде поклянись, что от тебя об этом не узнает ни одно живое существо… живое или мертвое! Возьми свой старый меч, – он кивнул на стену, – и поклянись! Без этого я не скажу ни слова!
Изумленный Етон сделал слабое движение; Мистина живо встал, потянулся и снял со стены один из трех висевших там мечей в ножнах. Очень длинных и тяжелых – длиннее обычных. Каковы же были те руки, для которых ковали эти мечи лет пятьдесят назад! А теперь кожа на ножнах потемнела, серебро оковки почернело… давно их не касалась сильная хозяйская рука. И дорога этим мечам лишь в темную могилу. Но и смерть старика не освободит их: Етон ведь уже не погибнет в бою и не попадет в Валгаллу…
Мистина положил меч на колени Етону; тот взялся за рукоять чуть дрожащей рукой. И ему пришли те же мысли, но принесли не отстраненное сожаление, а горечь.
– Говорят, люди родятся вновь, – пробормотал он. – Как ты думаешь – правда?
