– У древлян же было два князя, – шепнул Улеб, когда Святослав отошел от матери и сел рядом с ним. – Они прикончили старого, а нам, то есть тебе, остался молодой. Уж этот от нас не уйдет!
Святослав не ответил, но взглянул на него с досадой. Эльга показала им лоскут от рубахи Маломира с кровью его сердца, и Святослав уже знал: эту кровь пролил и этот лоскут отрезал скрамасакс в руке Мистины, Улебова отца.
– Зачем ты с ним так? – Ута, страдая сильнее, чем если бы кто вздумал побить ее саму, положила руку на руку Эльги. – Он ведь князь, он не должен даже допускать мысли, что кто-то может его… ударить.
– Даже князь, даже василевс цареградский не имеет права попрекать бесчестьем свою мать, – вполголоса отчеканила Эльга. – Это Асмунд его научил, будто он после богов теперь первый, так пусть не разгоняется – перед ним еще есть я! И стол Олегов он получает не от Ингвара, а от меня! От Ингвара он получил бы только свой Хольмгард и сидел бы всю жизнь над Ильменем, на гусельках играл!
Эльга могла бы сказать еще немало – о том, на что она решилась и чем пожертвовала, чтобы сохранить для сына единую и могучую державу, которую тому не придется делить с соперниками. Но иные подвиги таковы, что лучше хранить их в тайне, и она надеялась, что они умрут вместе с ней, сохраненные лишь в ее памяти.
И еще в памяти того, кто разделял с ней ее заслуги и позор, кто был ее острейшим мечом в борьбе за державу и будущее. Тот, кто знал, чем Святослав ей обязан, больше, чем знал даже Ингвар.
* * *
Давно ли, казалось, Ингвар поднимал трехлетнего сына над тушей жертвенного коня перед началом похода на греков и его тоненький детский голосок вливался в общий крик: «Перуну слава!» И вот Ингвар сам ушел в небеса по Перуновой тропе, и на вершине Святой горы перед жертвенником стоит Святослав. Его стрый Тородд оглушил жеребца молотом – на такой удар у отрока еще не хватило бы сил, – но он сам нанес уложенному коню удар в горло. Пристально наблюдавшие за ним бояре переглянулись и чуть заметно кивнули: для тринадцати лет удар поставлен недурно. Глазами показали Асмунду: молодец, выучил как надо.
– Лет через пять я покажу тебе, как приносят богам людей, – негромко сказал ему Мистина, пока все направлялись от Святой горы к княжьем двору. Белые кафтаны были забрызганы кровью, отроки впереди несли большие котлы с жертвенным мясом – долей людей.
– Почему не сейчас? – Святослав живо обернулся к нему. – Я уже имею право!
– Приносящий такую жертву и себя немного отдает во власть Марены, а ты еще слишком юн, чтобы защититься от нее. Я знаю… со мной такое бывало.
– И что?
– Еле выплыл, – Мистина слегка улыбнулся, вспоминая черное море, звезды в вышине и вторящие им огни палат Морского Царя – где-то очень глубоко под собой.
Народ собирался чуть ли не с рассвета, и гридям приходилось расчищать проход для бояр. Гридница была плотно забита людьми, толпа занимала и весь широкий княжеский двор. Витали запахи из поварни – жареного и вареного мяса, рыбы, свежего хлеба. Котлы с кониной унесли варить.
Вот появилась Эльга с сыном. Святослав – стройный, светловолосый, в белом кафтане с полосками серебряной тесьмы и голубым шелком на груди, был так хорош, что по двору прокатился изумленный гул. Эльга шла рядом с ним, в таком же наряде, и смахивала слезы со щек.
Казалось, давно ли она сама была отроковицей, чью судьбу решали родичи. И вот, оглянуться не успела, как жизнь почти пролетела. Десять лет она была киевской княгиней, супругой светлого князя русского – и вот рядом с ней идет к Олегову столу уже новый князь, ее дитя, новое колено Олегова рода. И не она, мать, а другая, молодая княгиня имеет право идти по левую руку от него. Земная доля Эльги уже на том свете, и все эти месяцы она не могла отделаться от чувства, что сама скользит по грани яви и Нави.
Под приветственный крик дружин они вступили в гридницу. Под стук оружия по щитам прошли к престолу. Держа сына за руку, Эльга повернулась к людям; грудь ее вздымалась, смарагдовые глаза от слез блестели ярче, и казалось, в этой красоте и величии сосредоточено все благословение богов, отпущенное Русской земле.
– Бояре и дружина, русь и поляне, мужи нарочитые и мудрая чадь! – начала Эльга, и крики стихли. Глубокое волнение слышалось в ее звучном голосе и проникало в самую глубину души всякого, кто ее слышал. – Десять лет мы столом Олеговым владели втроем: муж мой Ингвар, сын мой Святослав и я. Князь наш Ингвар ушел с честью в палаты павших, сын наш единственный, Святослав, по праву явился ему на смену. Будьте все видоками, как взойдет он на отцовский и дедовский стол.
– Сначала мы должны услышать, каков его род, – по обычаю сказал Честонег. – Если ты, отроче, желаешь наследие твоего отца получить, сперва расскажи, кто были ваши деды.
Свой род Святослав знал с самого детства. Всем рассказывают предания о богах и великих витязях древности, но не все при этом слушают о собственных пращурах. Начать пришлось от создания мира – как появились сперва великаны, потом боги, потом люди, потом старинные королевские роды Севера. Как ильменский князь Ратибор взял в жены королеву Ауд – иначе Уту – и от нее пошел род норманнских конунгов, произведший на свет Харальда Боезуба и его потомков, что основали Хольмгард.
Но вот Святославу вручили рог с медом и позволили первым выпить за своих предков, признавая за ним права потомка. Юный князь низко поклонился матери; взяв за руку, Эльга возвела его по ступеням.
Святослав повернулся к правому сиденью. Эльга взяла лежащий там меч в ножнах – тот самый Поцелуй Валькирии, что Ингвар привез из Свинческа после победы над Сверкером, – и передала Святославу.
– Прими оружие отца твоего и сокруши им всех врагов наших. Волею богов, рода и дружины дается тебе власть над русью, землей Русской и всеми данниками ее, чтобы ты раздвигал пределы ее и во славу богов наших взращивал славу рода русского.
Святослав немного выдвинул меч из ножен, прикоснулся губами к основанию клинка, где рейнские мастера выбили знак креста.
– Пусть поразит меня мое же оружие, если я буду виновен в трусости, жадности, обмане, если изменю чести рода и замараю память предков. Пусть я голову сложу на поле, но не упущу ни пяди земли, что род мой завоевал, и новые владения к ней прибавлю.
У Эльги на глазах блестели слезы волнения, и то же волнение отражалось на многих лицах. Казалось, перед сборищем в гриднице стоит юный бог – стройный отрок, первый в этой части мира имеющий наследственное право на власть над такими огромными просторами. Ни отец его, ни Олег Вещий не обладали истинным правом на земли северной и южной руси. Святослав воплощал саму державу русов – новую, едва входящую в силу, но уже глядящую далеко, в самый окоем. Смотревшим на него в этот миг казалось, что на их глазах происходит новое рождение мира.
Тородд помог Святославу повесить перевязь на плечо – для отрока меч был слишком длинным и касался пола концом ножен. Потом взял и подал золоченый Ингваров шлем – тот, что сияет над полем битвы, как солнце в тучах, указывая место вождя и наполняя сердца воинов огнем ратной доблести. Святослав приложился к нему губами, потом прижался лбом к куполу, будто стремясь слить свои помыслы с отцовскими. Повернулся, держа шлем перед грудью, и так опустился на новую кунью подушку. Эльга села рядом с ним.
